|
Назад
Алексей Курганов
Дедушка и внучки
Текст публикуется по книге «Земляки» - Коломна, 2013.
Дедушка и внучки
Дедушка болеет, или «Ура, мы едем на «фазенду!».
Дедушка вчера получил пенсию и это самое… Усугубил, в общем. И даже очень. До исполнения русских народных песен в громкий слух и популярного матросского танца «Яблочко». В результате чего сегодня утром получил по полной схеме от бабушки и от снохи. Очень приятно. Ему бы, бедняжке, в данный момент попить чего… Хоть какого-нибудь взбодряющего восстановительного напитка…
Сейчас он сидит в большой комнате перед телевизором, вроде бы смотрит какую-то передачу, а сам такой прямо тихий, скромный и до невозможности несчастный, что… В общем, представляет из себя совершенно потерянный вид. Нет, это прямо невозможно смотреть на такие его душевные страдания!
В комнату осторожно заходит внучка Катя. Исподлобья смотрит на дедушку и начинает подозрительно шмыгать носом. Да, ей его жалко! Ну и что, что позволяет себе иногда усугубить? Он, зато, храбрый! У него, зато, орден есть! Он даже из танка стрелял в пору своей героической молодости! Он, может, даже попал этим своим танком в коварного врага! Катя хмурит брови и надувает щёки. Жалко-то жалко, но жалость эту показывать никак нельзя. Категорически. В воспитательных потому что целях. Так мама говорит. Она, мама, знает. Она учительницей работает и всех прямо-таки заучила, как надо правильно по-русски говорить и писать, и какие литературные книжки читать, чтобы окончательно и бесповоротно поумнеть.
- Болеешь? – строго спрашивает Катя и, не удержавшись, выговаривает, явно подражая бабушке. – Каголик!
- Голова болит, - жалуется дедушка и делает такое страдальческое выражение лица, что у Кати прямо сердце начинает разрываться от жалости.
- Мозг? – понимающе-участливо спрашивает она, по-прежнему хмурясь.
- Мозг, - покорно соглашается дедушка. – И все остальные части моего несчастного тела.
Катя воровато оглядывается на кухонную дверь (где там бабушка? Ничего не видит?) и, наклонившись, лезет за книжный шкаф. В руках у неё появляется чайная чашка из игрушечного набора.
- На, - протягивает её дедушке.
Глаза у «бедненького-несчастненького» моментально оживляются.
- Это что?
- Лекарство, - и прикладывает палец к губам: тихо! И давай быстрей, пока бабушка на кухне!
Дед быстро выпивает. Лицо его разглаживается, на нём появляется довольная улыбка.
- Откуда взяла?
- Из твоей бутылочки отлила, - заговорчески шепчет Катя. – Ещё вчера, когда ты песни пел.
- Зачем?
- Ты же всегда жалуешься, что надо бы для лечения оставить. Вот я и оставила.
- Какая же ты у меня умная, - растроганно говорит дедушка. – Прям шпион в тылу врага! А я и не заметил.
- А ты уже плясал, когда я отливала, - признаётся Катя. – Вприсядку. Прям, как матрос. Ты, оказывается, и плясать умеешь! – с уважением добавила она. – А всегда говоришь, что коленки болят и не сгибаются!
Дедушка покраснел. Пляску он помнит очень смутно. Гораздо хуже исполнения песни.
- А чего вы здесь делаете? – вдруг раздался звонкий и громкий голос. Это Маша, вторая дедушкина внучка. Катя оборачивается, показывает ей кулак: молчи, предательница! Раскричалась тут, как певец по телевизору!
- А-а-а, алкоголизм! - громко и радостно говорит Маша. Нет, это прямо возмутительно! Она чего, совсем, что ли, не сочувствует дедушкиному душевно-мозговому состоянию?
- Я, прям, удивляюсь! – продолжает она, обо всём уже догадавшись и поэтому машет рукой, чтобы Катя побыстрее прятала эту злополучную чашку. И говорит она нарочно громко, чтобы бабушка ни о чём не догадалась.
- Это ведь прямо гадость – алкоголь! Горько и вообще! Лучше бы ты, дедушка, варенье кушал! Или шоколадки!
Услышав такое дикое предложение, дедушка невольно поперхнулся и закашлялся.
- Не в ту горлу попала, - со знанием дела объясняет Катя и стучит деда кулачком по спине.
- Надо соточку вдогоночку, - повторяет она явно чьи-то чужие слова, продолжая энергично работать кулаком. - Проскочила?
- Угу, - мычит дедушка, вытирая выступившие на глазах слёзы.
- Не боись! – бывало-развязным тоном заявляет Маша. – Сейчас полегчает.
- Всё-то вы знаете! – льстиво соглашается дедушка. – Прямо золото, а не девочки!
- Шты ты! – всё так же бывало-развязно говорит Маша. Этому «шты ты!» она научилась у дедушкиного товарища Мироновича, тоже того ещё пенсионного «усугублятеля». У него тоже имеется неутомимая, несмотря на почтенный возраст, любовь к алкоголю. Только он в отличие от дедушки не пляшет, потому что имеет ноговой протез. Он сейчас тоже, наверно, скучает после вчерашнего.
- Идите завтракать, - говорит бабушка, появляясь в дверях. Все трое проходят на кухню и садятся за обеденный стол. Бабушка раскладывает по тарелкам яичницу и салат из огурцов и помидоров. Строго посмотрев на деда, вздыхает и открывает холодильник. Дед, как коршун, замерев над тарелкой, искоса наблюдает за её загадочными многообещающими действиями.
- На вот, Вань, подлечись… - хмуро говорит бабушка и ставит на стол бутылку с пивом. Дедушка довольно крякает.
- У, хулиган! – и бабушка для порядка грозит ему пальцем. – Пользуешься моей слабохарактерностью!
- А зато как песни поёт! – тут же кидается на его защиту Катя. – Про танки грохотали! Прямо, как певец по телевизору, без всякого микрофона!
- И не дерётся! – уточняет Маша и добавляет. – Как твой любименький Барбоса.
Барбоса, или точнее – дон Хуан Барбоса – это один из главных героев киносериала, который каждый вечер смотрит бабушка. Барбоса – довольно мерзкий типчик с усиками щёточкой и в широкой шляпе под названием «сомбреро». У него очень неприятный взгляд и кулаки, которыми он иногда (но не каждую, конечно, серию) лупит почтенную донну Хермунду, которая любит красавца Риккардо, который тоже с усиками и тоже в шляпе, но только он, в отличие от этого мерзкого Барбосы, никого не лупит, а только всем подряд улыбается, как дурачок какой. В том числе, и несчастной Хермунде.
- И никакой он мой не любименький! – возражает бабушка. Она (вот чудачка!) очень близко к сердцу воспринимает все эти придурочные кинострасти, а всякие барбосы и хермунды для неё всё равно, что родные.
- А чего же ты его тогда смотришь? – ехидно спрашивает Катя. – Он же прямо, наверно, фашист! Как Гитлер!
- Ну, это уж ты, Катя, совсем… - бабушка даже опешила от такого сравнения. – Придумала тоже!
- И вообще, я, прям, не понимаю этих многих серий! – категорически заявляет Маша. – Это, прям, какая-то настоящая слюня!
- Это кто тебе так сказал? – обиженно прищурившись, спрашивает бабушка.
- А папа!
- Ну, конечно! А зато его хоккей – это не слюня! Эта самая настоящая драка!
- Хоккей – это спорт! – не соглашается Катя. – Мускулы! «Спартак» - чемпион!
- Спартак» – это не спорт, а футбол! – поправляет её Маша. Она вообще-то умная. Она в музыкальную школу ходит, на занятия по виолончели. А Катя в «музыкалку» не ходит. Она хотела, чтобы её записали на барабан, но барабановую музыку в музыкальной школе не преподают. А больше ей из музыки ничего не нравится. А на барабане можно и дома стучать. Например, ложками по табуретке. А чего? И очень даже похоже! Ведь главное в барабане что? Правильно, оглушительность!
- И футбол – это с мячиком! – продолжает Маша. – А хоккей - это дядька без зубов. Который небритый. И звать его - Овечка.
- Это не звать, а фамилия! – тут же возражает Катя (она очень принципиальная девочка, и всегда за справедливость.). – Овечкин! А зубы ему совершенно необязательно! Он чего там, на лёде, кушать, что ли, собирается! И вообще у него вместо зубов - клюшка!
- А вы кушать собираетесь или нет? – строго говорит бабушка. – Специалисты-хоккеисты! Лучше бы сказки смотрели!
- Ага, - саркастически соглашается Маша. – Про Хрошечку-каврошечку.
- А что? – говорит бабушка. – Очень хорошая сказка! Вот и дедушке очень нравится. Правда, дедушка? – и строго смотрит на него. Дескать, только попробуй не согласись!
- А как же! – охотно соглашается дедушка и с удовольствием допивает пиво. Судя по пободревшему виду и звонкому голосу, Катина чашечка и бабушкина бутылочка произвели на него ощутимое лечебное действие.
- Конечно! Очень хорошая сказка!
Маша:
- А современным, между прочим, детям эти твои любименькие сказочки про разных там козлёночков совершенно, между прочим, непривлекательны!
Дед (раздражаясь):
- Ну, конечно! Вам же этих дурацких ниндзей подавай, мерзких черепашек!
Катя:
- Ну, вот совсем вот уж и нет, пожалуйста! Лично мне, например, Шрек нравится!
Дедушка (ехидно):
- Это толстомордый такой головастик, у которого уши дудочкой?
Катя:
- Зато хороший. И добрый. И водочку не пьёт в отличие от некоторых.
- Да, Шрек лучше! – согласилась с ней Катя.
- Ага, - кивает дедушка. – Хороший. И водочку не пьёт. А от чего же у него тогда печень больная? От варенья, что ли?
- И никакая она у него не больная!
- А чего же он тогда такой зелёный? – продолжал рассуждать дедушка, этот невозможный в своей ехидной рассудительности человек (вот и оставляй ему после этого утреннее лекарство!). – Нет, это точно у него печёнка барахлит. Алкогольный цирроз. Я видел таких, когда в больнице с язвой лежал. Страшное дело! Не жильцы.
Дискуссия по поводу здоровья любимого мультипликационного героя грозит разгореться с новой силой, но в это время раздается звонок в дверь. Это с ночной рабочей смены пришёл папа – любитель хоккея и нелюбитель Хермунды.
- О, яичница! – радуется он и протягивает дедушке бутылку пива.
- Ешь пока салат, - говорит бабушка. – Сейчас и тебе пожарю.
- Какой же ты, дедушка, счастливенький! – притворно вздыхает Маша. – Все прям о тебе заботятся! Ты прям, как герой! И прям пиву тебе приносят и ещё, может, кой чего! (в ответ на этот язвительный намёк Катя набычивается и, сурово поджав губы, глядит на сестру беспощадным взглядом.)
- А вот о нас, несчастненьких, никто так не заботится! – продолжает жалеть себя и сестру Маша. - Хоть мы и не алкоголь!
- Ох уж бедненькие-несчастненькие! – иронично хмыкает папа, усаживаясь за стол. – Трёхлитровую банку варенья слопали за один присест – никто даже моргнуть не успел! Это куда же в вас, несчастненьких, только столько влезло!
- А, может, у нас аппетит такой! – не смутилась Маша. Она вообще умеет достойно ответить, и вообще считает, что лучшая оборона – это атака. Может, её этому тоже там, в музыкальной школе, учат?
- Может, нам с Катей витаминов не хватает!
- Ну, конечно, витаминов! (нет, этот папа, он прямо такой недоверчивый! А ещё ударником труда работает на своём заводе!) Тогда лучше сметану ешьте! Всё больше пользы!
- От сметаны жирность в человеке появляется, - быстро и совершенно справедливо возразила Маша (нет, и откуда она только всё на свете знает? Ведь про сметану ей в «музыкалке» наверняка не преподают!). - Там, на сметанной банке, так и написано – три процента жирности. Будешь кушать сметану – будешь жирной, как слон.
- Вот я и говорю: хотел вам шоколадки купить, но подумал: куда вам ещё и шоколадки-то после целого корыта варенья!
- И не купил? – быстро спросила Катя.
- Конечно, нет!
- Жадность, - понятливо кивнула Маша. – Никакой культуры.
- Да нате! – засмеялся папа и достал из кармана три «Алёнки» - Вам и бабушке. А то сразу «жадность»! Это когда я жадился-то? Ну, чего? На «фазенду» поедем? Денёк-то вроде разгуливается!
- Ура! – радостно закричали девочки. На «фазенде» им очень нравится. Там лес, в который разные несознательные дачники выбрасывают полиэтиленовые пакеты с мусором, и пруд, в котором плавают лягушки и дети под бдительным присмотром, чтобы все сразу не утонули. Там, на «фазенде», шалаш можно построить, если у дедушки доски с гвоздями утащить, и на забор залезть, чтобы смотреть на коров и поезд - «качуру», который ходит от Озёр в Голутвин и обратно, и всегда гудит, если кого хочет задавить. И вообще, там прямо такой лечебно-питательный воздух, который очень укрепительно действует на ослабленные городом детские организмы! Лучше прямо всяких яичниц с рыночными огурцами и помидорами, аптечных витаминов, магазинных шоколадок и домашних трёхлитровых банок с клубничниковым вареньем!
Беспощадная сила искусства, или Ода про ухо медведя.
Лето, «фазенда». С утра по «холодку» покопались на огороде, потом сходили на пруд, искупались, оттуда прошли краем леса, собрали маслят (как дедушка говорит: «на жаровню хватит»), вернулись на «фазенду», пообедали, часик полежали (опять же по выражению дедушки: «чтобы пупок завязался») на террасе, в тенёчке. Хорошо! Солнышко светит, птички поют! Работать совершенно не хочется! Да и ну его к чертям собачьим, этот очищающий душу благородный сельскохозяйственный труд! Если надо чего – на рынке купим!
- А сейчас – концерт! – громко объявляет Катя. – Музыка – композитора! Слова – немецкие! Песня - про девочков! Исполняет - я! – Она набирает в лёгкие побольше воздуха и начинает громко, как ей кажется, петь, а на самом деле, кричать. – Мани-мани-мани, мани-мани, мани-мани-ма! Ха-ха-ха!…
Музыкальным слухом она совершенно не страдает, поэтому заменяет его громким и звонким голосом. Собака Парамон вылезла из околозаборной крапивы и недоумённо смотрит на неё: дескать, чего ты, Катя, так оглушительно орёшь? Опять, что ли, с забора упала?
- Мани-мани-мани, о-го-го! – заканчивает Катя и удовлетворённо вздыхает: воздух кончился.
- Хорошая песня, - одобряет дедушка. – Громкая. Это всё?
- Да!
- Интересно, интересно… - бормочет дедушка (Маша, Катина сестра, недовольно поджимает губы: чего уж такого прямо интересного-то? А эта Катя, она вообще орёт, как паровоз!).
- Про кого, говоришь, песня-то?
- Про девочков, - терпеливо объясняет Катя. - Я же тебе сказала! Которых Мани звать.
- Их много, что ли? – никак не может въехать в суть вопроса дедушка. Конечно, он же старенький. У него же болезнь склероз. Ему на прошлой неделе день рождения праздновали: семьдесят два года. Так что теперь ему уже сто миллионов лет, и он, конечно, может себе позволить ничего в песнях не понимать. Тем более, в современных. Они же такие… загадочные!
- Ага, много. Маня - это одна, а Мани – много. Ну, понял теперь совсем уж, наконец?
- Не совсем, - признался дедушка (я же говорю: склероз. Совсем ничего не понимает. Кроме одного слова: пенсия. Потому что, как только её получит – сразу идёт в магазин. Это он понимает, что пенсию обязательно надо отметить весёлым алкогольным напитком! В магазине у него склероз сразу проходит, и глазки блестеть начинают! Вот какой у них удивительный и замечательный дедушка!).
- Почему их много-то?
- А скока надо? – быстро спрашивает Катя. Она во всём любит точность и конкретность.
- Всегда про одну поют, - поясняет дедушка. – Например, «Катюша», «Чернобровая казачка», «На позицию девушка провожала бойца…».
- Ага! – наконец-то подаёт голос Маша. Ей обидно, что её в разговор не приглашают. Как будто она прямо какая-то неголосовая!
- А «Три танкиста, три весёлых друга»? А про кочегаров мы, не плотников? А «Мы, красные каваре… калаваре… каревалере…»
- Кавалеристы! – подсказывает дедушка. – Ну, так это же про мужчин!
- Ну и что? – резонно возражает Маша. – Всё равно же люди!
- Больше возражений не имею, - быстро говорит дедушка. - Вам чего-то доказывать – себе дороже. Вы просто словами заговорите. Причём, совершенно пустыми!
- Обиделся, что ли? – строго посмотрела на него Катя. – Очень ты уж прям нежный какой! Быстро возмутительный! Уж прям уж слова тебе сказать прям нельзя! Сразу начинаешь обижаться! Маш, а теперь ты давай!
- А я - стихи, - говорит Маша. Она выходит на середину террасы и кланяется в разные стороны. Так она видела по телевизору.
- Стихи! Между прочим, написал кое-кто!
- Кто? – опять вылезает со своими совершенно неуместными вопросами дедушка. Я же говорю: склероз! Совершенно ничего не понимает! Всё ему надо объяснять! Тебе же сказали!
- Кое, - загадочно отвечает Маша. Мог бы и догадаться, что это сочинила она сама. Прям как будто трудно, хоть и склероз! Не будет же она хвастаться, что написала – она! Она же культурная и вообще застенчивая, потому что не наглая!
- Птичка села на забор, у неё весёлый взор! – громко и с выражением продекламировала она. - В лес пойду я песни петь. Не боюсь тебя, медведь!
Дедушка:
- Вот это уже лучше. Только вопрос: зачем нужно идти в лес? Почему не петь дома? В лесу же тебя никто не услышит!
Маша:
- Как не услышит? А медведь?
Дедушка:
- Медведю медведь на ухо наступил.
Катя быстро:
- Зачем?
Дедушка:
- Это так образно говорится. В том смысле, что в человеческих песнях он ничего не понимает.
Маша:
- Ты к нам придираешься! Не дедушка, а какой-то придируньчик! И почему это в лесу петь не надо? Это самое место, чтобы петь! Как в концертном зале за пианином!
- А у меня тоже стихи! – говорит Катя. Ей хочется реабилитироваться за неудачное песенное выступление. – Я сама написала! Не кой кто! - и хитро прищуривается на сестру. – Я, между прочим, без всяких «койктотов» сочиняю!
Маша тут же обиженно надула щёки. Она вообще-то любит обижаться. Это ничего! Просто такая вот она… легко обижающаяся.
Катя читает громко и выражением:
- На столе лежит батон. Он без хобота прям слон!
- Да, высокая поэзия! – согласился дедушка. - Прямо Пушкин Александр! И о чём же эта хер… этот стих?
Маша:
- О батоне.
Катя:
- О слоне.
Маша (раздражаясь):
- О батоне! Сама сочинила, чего ничего не понимаешь!
Катя (возмущенно):
- Это же я сочинила! Сама! Как же я не понимаю?
Дедушка:
- Это стих не о чём. Набор слов. Бред сивой кобылы.
Катя (быстро):
- Как ты меня обозвал?
- Это говорится так, - сконфузился дедушка. Обзываться – это непедагогично, и вообще дурной пример для девочек, хотя они и лазают по заборам и сочиняют такие вот…хм… с позволения сказать, вирши.
- Ладно, - говорит Катя. – Я вам сейчас другой прочитаю. Не про слона. Стихи! Слова тоже народные, тоже я сочинила! И исполняет тоже я!
Пирожок я буду кушать,
Никого людей не слушать.
Потом сяду в паровоз,
Чтобы он меня увёз.
Она замолчала, выдержала многозначительную паузу (чтобы всё как в театре) и поглядела на дедушку и сестру строгим, вопросительным взглядом.
- Ну, теперь как?
- Нет слов! – сказал дедушка. – Прямо поэт Маяковский Владимир. Только почему у тебя все стихи на какую-то…. пищевую тему? Ты чего, всё время голодная, что ли, ходишь?
- Кто голодный? - в дверях, как нельзя кстати, появилась бабушка. Она варит крыжовниковое варенье и вышла на терраску с ложкой, которую Маша называет сладкой, потому что бабушка мешает этой ложкой готовящееся на плите варенье в большом специально вареньевичевом тазу. А ещё эту ложку очень вкусно облизывать, хотя бабушка и ругается, потому что облизывать её можно только тогда, когда варенье уже сварено, а то с этой самой облизанной ложкой в варящееся варенье попадают кое чьи слюни, а это некультурно.
- Есть хотите?
- Нет, - говорит Маша. – Это дедушка хочет. Потому что очень капризный. Сам только слушает, а сам ни одного даже стихотвореньичка не знает. Зато нас Пушкиными лошадями обзывает. Сивыми.
- Он, наверно, думает, что это легко просто так – сочинения стихотворять, - добавляет Катя. – Это, между прочим, нужен мозг, а не просто лежать на диване с совершенно бесполезной газеткой!
- А я, между прочим, тоже могу сочинить! – начинает обижаться теперь уже дедушка. У него тоже есть собственное самолюбие. Он, может, тоже Пушкин Александр Блок!
- Пожалуйста! «Девушка зелёная по озеру плывёт. Чего она там делает, кого она там ждёт?»
Бабушка морщится:
- Фу, гадость какая!
Катя:
- И никакая не гадость, а просто труп! Я по телевизору видела! И очень хороший стишок! Про любовь! Молодец, дедушка!
Бабушка:
- Какая же здесь любовь?
- Ты тоже несообразительная совсем, - снисходительно говорит Маша. – Девушка! Кого-то ждёт! А кого она ждёт? Любименького своего! Конечно! Кого же ещё? На пруду!
- А чего же она тогда зелёная? – спрашивает бабушка. – Может, она просто в тину заплыла? А, дедушка? Чего молчишь, сочинитель?
- А это уж вы сами должны догадаться, - напускает туману дедушка. – У поэта задача стих написать, а уж читатели должны сами догадываться. Это называется - великая сила искусства!
На улице - жара, в терраске – прохлада, на кухне – варенье, в крапиве – Парамон, на заборе – птичка, в холодильнике – компот. Какие ещё условия нужны для плодотворного сочинительского творчества? Никаких! И этих - с избытком!
«Взвейтесь кострами, синие ночи!».
- Нет, скучно вы всё-таки живете, - сказал дедушка и даже кивнул в подтверждение этой своей мысли. – Без интереса.
- Почему? – тут же спросила Маша.
- Да! – согласилась с сестрой Катя. «Почему», «зачем», «отчего», «на фик» - это их, так сказать, фирменные вопросы. Задаются в любой ситуации, в любое время дня и года, абсолютно по любому поводу и совершенно без.
- Потому что неорганизованные, - непонятно объяснил дедушка. И, поняв, что непонятно, стал пытаться объяснить понятно. И, как всегда, всё ещё больше запутал.
- Потому что организации нет. Детской, - сказал он.
- Зачем? (это Маша)
- Да! (Катя)
- Затем, что организация – сплачивает людей. Понятно?
(Да, вот это дедушка! Вот это объяснил! Даже лучше, чем в телевизоре про бандитские новости, в которых всякие бандиты с пистолетами людей украдывают и спрашивают за это американские деньги! Мно-о-го! Целый, может, чемодан!).
- Если организация, то у людей появляются общие интересы и цели, - продолжил дедушка и, поглядев на притихших внучек, начал серьёзно расстраиваться и одновременно раздражаться. - Что, опять никак? Вот я и говорю: потому что неорганизованные. Была бы организация – вам бы в ней пионервожатые уши мигом бы прочистили…
- Зачем? – сказала Маша. – Мы их и так каждый раз моем, когда голову.
- Да! – подтвердила Катя. – И с шампунем обязательно. «Детский» называется. Чтобы не щипался.
- Вот я и говорю, - сказал дедушка, огорчаясь. – Как глухие разговариваем. Я им про Фому, они мне – про Ерёму.
- Кто? – спросила Катя.
- Зачем? (Маша).
- Да ни почему! – повысил голос дедушка. Он вообще-то спокойный, но умеет его быстро повышать. Чуть чего – и сразу. У него нервы потому что. Одно слово – старенький. Ему уже скоро, наверно, сто лет в обед. Может, в ужин.
- Потому что неорганизованные! Не на кого равняться, не с кого брать пример! Вот вы с кого-нибудь хотите брать пример? Только не с этих ваших придурочных покемонов, которых если я ещё раз увижу, что вы смотрите, то телевизор в окошко выкину! Ну, на кого хотите быть похожими?
- Я на маму, - быстро сказала Маша. - А выкидывать не надо. Он ещё новый совсем.
- И я на маму, - согласилась Катя. – А ещё я хочу на тётю, которая у нас в мороженщицкой палатке сидит.
- Ну, про маму понятно. Одобряю. А почему на тётю?
- Потому что она хорошая, - не задумываясь, ответила Катя. – Толстая, весёлая и в белом халате. Мариной звать.
- И всё?
- Всё. Ещё мороженым торгует. По десять рублей. Называется – пломбир. Я даже две могу сразу съесть. Или даже три. Тебе когда пенсия?
- В пятницу. Через два дня.
- Очень хорошо. Значит, четыре. Я тогда тебя и с Мариной познакомлю.
- С какой ещё Мариной? – почему-то испугался дед.
- Марина! Я ж тебе говорю! Это так мороженую тётю звать. Я её спросила: тётя, а как вас зовут? Она и сказала - Марина. Она теперь моя знакомая. Вот.
- Общительная ты наша! – похвалил её дед и погладил по голове. – Со всеми знакомишься, никого не боишься.
- Подумаешь! – фыркнула Маша. – И ничего особенного!
Она, Маша, не очень любила, когда кого-нибудь хвалили в её присутствии, а её саму – нет. Как будто и её не за что похвалить! Подумаешь! Она, между прочим, тоже может познакомиться хоть со ста миллионами тысяч таких вот мороженых маринов!
- Так вот, про организацию, - вернулся дед к старой теме. – Мы, например, в первом классе становились октябрятами.
- Какими? – успела первой спросить Маша. Она тоже не какая-нибудь. Она тоже любознательная.
- Не какими, а октябрятами, - пояснил дедушка. - Дружными ребятами. И у каждого был специальный октябрятский значок – красная звёздочка, а в середине – портрет маленького Володи Ульянова-Ленина. Это был такой кудрявый толстенький мальчик.
- Знаю, знаю! – закричала Катя. Маша обиженно поджала губы. Знает она… Глядите, люди добрые, какая прям детская энциклопедия! И чего так орать-то некультурно?
- Ленин! Потому что вождь людей! – продолжала Катя восторженно. – Только какой же он кудрявый? Он лысенький и с бородкой! Потому что он, я уже сказала, вождь! А глазки такие прям прищуренные-хитренькие! Прям такие, когда ты с Мироновичем водочку вашу пьёшь!
- Вот начёт водочки – это лишнее, - строго сказал дедушка. – Это к делу совершенно не относится. Ты бы лучше книжки читала, чем наблюдать. А то придумала - с Миронычем!
- Я не придумала! – возмутилась Катя. – Я у магазина видела! Вместе с Машей! Правда, Маш?
- Подумаешь… - опять фыркнула Маша. – Я, например, не такая, как некоторые. Я, например, когда чего вижу, то я не вижу, зачем об этом говорить, кого видишь. Это некультурно – видеть всех подряд, и с кем дедушка водочку пьёт. Тем более, что он не только с Мироновичем. Он ещё и с дядей Пашей, Павликовым дедушкой, когда мы на демонстрацию потом ходили… И с дядей Лукашовым тоже, когда пенсию приносят… Он много с кем её пьёт. Общительный потому что. Правильно, дедушка?
- Вот!- и дед даже палец вверх поднял. Вот до чего он восхитился такой умной внучкой. – Молодец! Вот октябрята, они болтунами никогда не были. Они только глазками своими октябрятскими быстро так по сторонам – шнырь, шнырь! - и помалкивают себе в тряпочку. Потому что понимали: болтун – находка для шпиона. Они этому учились у пионеров и комсомольцев, своих старших товарищей – не трепать языком! А вы говорите, организация не нужна. Ещё как нужна!
- А я знаю, - сказала вдруг Маша. – Они ещё железяки разные собирали на помойках. Это называлось – металлолом.
- Молодец! – похвалил дедушка. – Знаешь! Да, собирали! Помогали Родине! И металлолом, и макулатуру! Опять же потому, что были организованные! А были бы каждый сам по себе, то никто бы и не собирал! Или собирали бы, но сдавал каждый по отдельности. Как сейчас разные алкоголики алюминий с медными проводами. Вот какая из них, из алкоголиков, может быть организация? Никакой, потому что пьяные уже с самого утра! А октябрята с утра были ещё трезвые, поэтому она у них и была. А если вместе, то это уже сила! Коллектив! Поняли?
- Ага, - сказала Катя.
- Чего «ага»?
- Что сила.
- Правильно! Потому что и октябрята - дружные ребята, и пионер – всем ребятам пример! А пионеры красные галстуки носили. И значки тоже. Тоже с Лениным.
- Тоже, что ли, который вождь? – спросила Катя. Она очень любила, когда всё было конкретно и ясно.
- Да, - подтвердил дедушка. – Владимир Ильич.
- Он один, что ли, был на всех?
- Один. А что такого?
- Так неинтересно, - сказала Катя. – Когда один. Придумали бы ещё кого-нибудь. А то эти ещё… пионеры. С галстуками. Наш папа, может, тоже пионер. У него этих галстуков, может, миллион! И ему ещё Ворошиловы подарили на день рождения! А он ещё сказал маме: зачем мне столько галстуков? Давиться, что ли, на них?
-…и песни пели. «Взвейтесь кострами синие ночи. Мы пионеры - дети рабочих!». Или эту: «Эх, хорошо в стране советской жить! Красный галстук с гордостью носить! Эх! Ах! Ох!»
- Болит, что ли чего? – спросила Маша.
- Почему? – не понял дедушка.
- Ну, как же! - и повторила. – «Эх! Ах! Ох!». Может, давление?
- Нет у меня никакого давления! – начал сердится дедушка. – Это просто песня такая! Про «эх-ах-ох - в стране советской жить» и костёр пионерский.
- Деда, а чего же мы про костёр-то позабыли! – ахнула Катя. – Ты же давно хотел мусор!
- И то - правда, - согласился дед, вставая. – Несите бумагу для разжиги, а я пойду ветки собирать…
- Хорошая у нас организация! Правда, деда? – сказала Катя, мешая в ярко пылавшем костре угли. – Ты, бабушка и мы с Машей. Целых четыре человека. Ого! И без всяких без вождёв! Зато культурные.
- Вождей, - поправил дед. – Конечно, нормальная. Как говорится, за неимением лучшей.
- А главный у нас пусть будешь ты, - предложила Катя. – Тоже как этот твой Ленин. Тоже бородку себе отрастишь. А мы её тебе причёсывать будем. Каждый день. Красивый будешь! Прям жених по телевизору!
- Почему обязательно по телевизору? – не понял дедушка.
- А потому что показывают, - объяснила Катя. – А потом развод. Безобразие прям какое! И бабушка так говорит - безобразие! Ведь если развод, то это никакой организации!
- Правильно, - согласился дедушка. – Это возмутительно. Потому что семья - это и есть самая главная организация. Потому что ячейка общества. Это ещё дедушка Ленин говорил. А, может, и не он. Их, дедушек-то этих, столько было…
«Мы, красные кавалеристы…».
Середина мая, вечер, «фазенда». В саду – стрекотание кузнечиков и привычно-раздражённое повизгивание Бульки. Ей ни днём, ни ночью не дают покоя блохи, которые легкомысленно плюют на всевозможные противоблошиные шампуни и ошейники и терзают Бульку без всякой пощады. Бабушка ушла в дом смотреть свой любимый российско-бразильский сериал «Однажды будет свекровь…» про любовь развратного латиноамериканского мачо и скромной, забитой, подслеповатой, гнилозубой и вообще недалёкой в умственном отношении российской девушки, которая при более внимательном разглядывании оказалась прямо такой - ух! - принцессой. Дед, Катя и Маша привычно расположились на диване на веранде: дед посередине, внучки – по бокам. Дед торжественно прокашливается, внучки готовятся слушать.
- Песня, значит… - дед делает многозначительный вдох-выдох, наконец, начинает: « Мы красные кавалеристы, и про нас…».
- Знаю, знаю, знаю! – радостно кричит Катя. – Это, которые на лошадках катаются!
- На лошадках в цирке катаются, - терпеливо объясняет дед. – А красные кавалеристы – это военные. На боевых конях и с саблями. Чтобы ходить в атаки и победно разбивать наголову врагов.
- В цирке? - и Маша делает удивлённые глаза. – В цирке врагов нету. Там дети и клоуны. Смешные такие. С бонбончиками на шапках. А в коридоре – обезьянка. С ней разные люди фотографируются за символические деньги. Вот.
- Всё? – вежливо интересуется дед. – Интересно. Если вы меня на каждом слове перебиваете, то я, пожалуй, на этом и закончу своё сегодняшнее выступление. Пусть вам клоуны поют. С обезьянками и бубенчиками. А бабушка с Булькой подпевают. За символические деньги.
- Ну, деда-а-а! – тут же заскулили обе внучки хором. – Мы же не нарочно! Это мы так интересуемся! Ну, пожалуйста! Ну, пей!
- Не пей, а пой, неграмотные, – поправляет дед. – Ладно. Но сразу договариваемся: если у кого будут вопросы, то пусть культурно поднимет руку. Согласны?
- А можно ногу? – спрашивает Катя. – А то мне эту руку неудобно, я на ней лежу, а эта болит.
- Почему болит?
- Ты чего, деда, забыл? – И Катя делает удивлённые глаза. Дескать, ну и память же у тебя, дедушка! Прямо как у бабушки!
- Я же с забора упала!
- А не надо лазить, где попало! – сердится дед. - Чего ты там, на заборе забыла?
- Там птичка сидела. Красивенькая! С зелёненькими крылушками!
- Птичка…Снесла яичко…Сильно болит-то?
- Не-а! Да ты не бойся, деда! До свадьбы подживёт! Пей!
- Пой. «…И про нас былинники речистые ведут рассказ. А с нами Ворошилов, первый красный офицер…».
- Дядя Вася? – удивилась Катя.
- Какой ещё Вася? И где поднятая рука? Будем мы когда-нибудь культурными или так и останемся неграмотными, как я не знаю кто?
- Ой, забыла! – и тут же справа от деда выскочила вверх нога, обутая в симпатичный белый носочек.
- Вот теперь я вас, Екатерина Михайловна, внимательно слушаю!
- Хе-хе-хе…
- Что такое? Что за легкомысленный смех?
- Михайловна…
- А что? Это культурно! Не буду же я тебя Катькой звать! Там более, что ты, можно сказать, на концерте. Итак, слушаю вас, Екатерина Михайловна!
- Да! Ворошилов, ты же сейчас сам спел!
- Так точно. Но причём здесь какой-то Вася?
- Да не какой-то, а дядя Вася, - принялась терпеливо объяснять Катя. – Дядя Вася Ворошилов. Он вместе с папой работает. У него ещё ребёньчик родился, Ванечка.
- Понял. Отвечаю. Ваш дядя Вася здесь совершенно не причём. Ворошилов, который в песне, это Клемент Ефремович. Маршал, красный командир, герой гражданской войны. Ещё вопросы?
- Нету! Пей!
- «…и с нами Ворошилов, первый красный офицер. Готовы мы пойти за эсэсэр!».
- За чем? (это уже Маша).
- Руку!
По левому от деда боку тут же взметнулась вверх загорелая рука.
- Слушаю вас, Мария Михайловна!
- Хе-хе-хе…Ой, прошу, пожалуйста, извиняюсь, товарищи! – затараторила она, увидев что дед недовольно сдвинул брови.
- Слушаю!
- За чем пойти?
- За эсэсэр.
- Это чего?
- Это страна наша. Бывшая. Союз Советских Социалистических Республик.
- Почему за ней надо идти? Она что, продукт?
- Причём тут продукт? – начал раздражаться дед.
- Ну, как! Ходят в магазин. За продуктами, – терпеливо и подробно, как недоумку, принялась за объяснение Маша. – За хлебом, например. За молоком. Или за колбасой за сто двадцать рублей, про которую бабушка говорит, что такую гадость покупать – лучше совсем ничего не есть. Потому что из бумаги.
- Или ещё кое-кто ходит за водочками разными противными, - подсказала Катя и, хитро прищурившись, посмотрела на деда. Щёки у него начали медленно наливаться краснотой.
- Эсэсэр это такая страна, - игнорируя явную провокацию, пояснил он. - Союз нерушимый республик свободных. Великая, между прочим, держава. Была…И я в ней, между прочим, родился! И этим, промежду прочим, горжусь, да!
- Рождаются, дедушка, в родительском доме, - снисходительно поправился его Катя (нога – вверх!). - Который в больнице.
- А больница где?
- Рядом с парком. И там ещё, тоже рядом, чипсы продают по семь рублей за один пакет, который большой, и четыре рубля, который маленький. И ещё собаки гуляют. И какают на траву. А тётенька в фартуке ругается и говорит, что развели вот некоторые кабыздохов, а они всё вокруг засра…
- Всё-всё-всё! – перебил её дедушка. – Я понял! И вообще, мы уклонились от темы. Больница и собаки находятся в городе. А город – в области. А область – в стране. Это вообще так говорят - в роддоме. Это понятие такое…слишком общее. А я родился в эсэсэре. А точнее, в Бочманове, это район такой на Оке. А ваша бабушка, например, в деревне Выселки. А мама - в Москве, столице нашей Родины.
- А папа? - почему-то тихо-тихо спросила Катя.
- А папа в городе Хабаровске, я там служить начинал сразу после училища.
- А мы с Катей? – широко раскрыв глаза, шёпотом спросила Маша.
- А вы – на Окском проспекте, уже здесь, в городе!
- Все – иностранные! – ахнула Маша и с такими же широко раскрытыми глазами повернулась к сестре. – И мы с тобой тоже! - и неожиданно заревела.
- Мы не хотим иностранными! Мы хотим все вместе! Правда, Кать?
Теперь заревели обе. Дед, глядя на них, тоже начал подозрительно шмыгать носом.
- Машенька! Катюша! Ну, хватит, ей-богу! Напридумывали тоже! Никакие мы не иностранные! Мы все вместе! И фамилия у нас у всех одна – Федотовы! Нате вот вам по конфетке!
Дед приподнялся на локте, полез в карман, достал две «сосалки».
Через пару минут мир, и спокойствие были восстановлены.
- Продолжаем исполнение! – бодро заявил дед. – « И вся-то наша жизнь есть борьба! Веди, Будённый, нас смелее в бой! Пусть гром гремит!Пускай пожар кругом, пожар кругом!». Так, нога! Это культурно. Мария!
- Кто такое Будённый?
- Отвечаю: Семён Михайлович Будённый – маршал, герой гражданской войны, красный командир!
- А дядя Вася?
- Дядя Вася – тоже.
- Так не бувает! – решительно заявила Катя. - Командир должен быть один. Ты сам говорил!
- Так это в полку! А в стране командиров полным – полно! Все командуют… - и дед иронично хмыкнул - …кому не лень. Вот оттого и весь этот…
- Нет, это песня непонятная! – решительно заявила Катя – эсэсэры какие-то, дяди Васи, командиры разные, будильники…
- Будённый!
- Всё равно непонятно. Пей другую.
- Пой, сколько раз говорить! Ладно, давайте другую. Про меня!
- Ой-ой-ой! Прям про тебя!
- Ну, не совсем…Про нас, танкистов. (Дед – выпускник Омского танкового училища, подполковник в отставке.) «На границе тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят. У высоких берегов Амура часовые Родины стоят…».
Голос у деда, несмотря на возраст, чистый, звонкий, по-юношески задорный. Это всё оттого, что поёт от души. Да и как же ещё? Ведь эта песня – о его лейтенантской молодости, которая и проходила там, в Хабаровском крае, «у высоких берегов Амура». Хорошо! Молодец, дед! Здорово поёт!
- «Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой!»
- А я по-другому знаю! – от избытка эмоций Маша даже не говорит – кричит. И тут же поёт: «Три танкиста выпили по триста, закусили тухлой колбасой!». Хе-хе! Тухлой!
Из приятых воспоминаний дед тут же вернулся в суровую действительность. Закаменел лицом, зло прищурился.
- Тэкс-тэкс…И кто, интересно, научил?
Маша, ожидавшая совсем не такой реакции (смешно ведь, дед, ты чего?), растерянно захлопала пушистыми, выгоревшими на солнце ресницами, вопросительно взглянула на Катю. Та в ответ вытащила из-под живота руку, молча, показала кулак: только попробуй наябедничать!
- Повторяю вопрос! – в дедовом голосе появились давно забытые командирские нотки. - Кто, Мария, научил тебя подобной отвратительнейшей гадости, порочащей геройских советских танкистов?
- Деда, ну ты чего? - пришла на выручку сестре Катя - Может, она не вся тухлая была. Может, только с краюшку.
- С какого еще «краюшку»? – язвительно отозвался дед. Он и не думал успокаиваться. – Нас тухлятиной сроду не кормили! И вообще паёк был по первому разряду! Если на учениях, то вообще по усиленному! Такие, бывало, будильники наедали – за неделю не обцелуешь! Что притихли? Опять свои провокационные вопросы готовите?
В подтверждение одновременно в воздух взметнулись рука (слева) и нога (справа).
- Кого? – успела первой спросить Маша.
- Чего «кого»?
- Не обцелуешь кого?
- Кого… Кого? Опять мне голову морочите!
- Ты сам только что сказал: будильники не обцелуешь! Зачем их целовать? Они же не лицо!
- Очень вы, мадемуазели, всё буквально понимаете. А я образно выразился. Ферштеен? По-немецки, надеюсь, помните, что означает это слово? Или я напрасно вас учил?
- Понимаем, не глупые какие неграмотные, – успокоила деда Катя. – А только мамочка говорит, что говорить нужно чётко и понятно, – и словно выступая с трибуны, она многозначительно подняла вверх палец и торжественным тоном строго добавила. – Русский язык…
От этих слов рот у деда расплылся до ушей.
- Молодец! – гаркнул он, как на гарнизонном плацу. – Вот, Маруся, бери пример с сестры!
- …это вам не хрен собачий! – тем же торжественным тоном закончила свою мысль Катя.
- Действительно, это нам… - когда до деда дошел смысл услышанного, то он даже подскочил на месте.
- Чты-ы-ы? Нарочно, да? Измором решили меня взять, с разных сторон? То про тухлую колбасу, то вообще чуть не матом! Довести меня решили? До самой настоящей нервической кончины!
- Ну что ты, дедушка! – тут же принялась успокаивать его Маша. – Ты будешь жить долго-предолго. А когда уже и вставать не сможешь, и ручки с ножками у тебя уже шевелиться не будут, а ты будешь лежать себе в кроватке спокойненько и глазками только моргать, то мы с Катей за тобой каждый день будем ухаживать! Честное-пречестное слово! И одевать тебя будем, и умывать, и с ложечки супчиком кормить. Правда, Кать?
- Ага, - сказала Катя и даже зачем-то ногу подняла. – И песенки тебе будем петь, чтобы ты не плакал и спал себе спокойненько.
Дед, представив себе такую идиотски-идиллическую перспективу, даже передёрнулся.
- Супчик, значит… Спасибо… С такими… хм… мечтами… только жить да радоваться! Да-а-а… - и дед от жалости к самому себе горестно вздохнул.
- Что-то голова у меня разболелась…
- Давление? – быстро и деловито спросила Катя. Дед слабо махнул рукой.
- Может, и давление…А, может, инфаркт. Или даже геморрой. Всё может быть. Возраст-то не мальчиковый. Опять же нервы кой-кто регулярно поднимает, не будем показывать конкретно пальцем, кто.
- Таблетки надо! – решительно заявила Маша.
- И никакие, Машечка, не таблетки! – тут же возразила Катя. – Вот у Павликова дедушки, у Ефима Степановича, помнишь, он нам ещё дудочку вырезал, вот у него этот самый настоящий… как его… марой. Мне Павлик его лекарства показывал, такую бумажную коробочку, в которой такие… ну, как маленькие востренькие свечечки. Надо взять эту свечечку и засунуть себе совсем даже совсем не в рот, а в…
- Всё-всё-всё! – поспешно затараторил дед. – Попрошу без этих… интимных подробностей! У меня всё прошло! Нет, что вы за дети! Всё на свете знаете! Энциклопедисты! И про колбасу, и про русский язык, и про давление, и про геморрой, и про свечки, и даже куда их засовывать! Цены вам нет!
- Зачем нам цена? – недоумённо спросила Маша. – Мы же не продукт!
- Уф-ф-ф! – шумно выдохнул дед. – Нет, вы тот ещё продукт! Бесценный! Всем продуктам эталон! Зато я теперь точно знаю, какую профессию вам надо после школы выбирать. На все сто миллионов процентов понял, на кого вам надо учиться!
- Я балериной хочу… - застенчиво прошептала Маша. – Чтоб танец маленьких лебедей…
- А я мороженым в палатке торговать! – решительно заявила Катя, культурно подняв на всякий случай ногу.
- Не-не-не! – замотал головой дед. – Вам обеим прямая дорога в юридический институт! А оттуда - в армию! Военными следователями! Я таких имел счастье встречать. Упаси, как говорится, Бог!
- Девочков в армию не берут, - решительно сказала Катя.
- Вас возьмут, - успокоил её дед – Причём без всякого блата! В виде исключения!
- Почему?
- Да потому что у вас на один ответ – сразу сто миллионов вопросов. Вы же мёртвого разговорите со своей неуёмной любознательностью!
Девочки переглянулись, пожали плечами: дед опять говорит загадками. Разве мёртвые разговаривают? Они лежат себе спокойненько, смотрят вверх и ничегошеньки не думают. Да и о чём им разговаривать? Они уже обо всём наговорились за всю свою бывшую живую жизнь.
- Особенно если вдвоём насядете!
- Хм…Зачем на мёртвого садиться? – осторожно спросила Маша. – Он что, скамейка?
- Кто? – не понял дед. Его по-прежнему прямо-таки перехлёстывали эмоции.
- Ну, этот… - Маша перевернулась с бока на спину, сложила руки на груди и демонстративно закрыла глаза.
- Тьфу три раза! – заплевался дед. – Чего ещё придумали?
- Сам сказал: «если насядете», – язвительно заявила Катя. – Надо всегда отвечать за свои слова. Так мама говорит.
- Всё, сдаюсь! Вот у Утёсова есть такая песня… Она точно про вас. Прямо тютелька в тютельку. «У меня есть сердце, а под ним – желудок, а в желудке – язва, язва эта – ты!». То есть, вы!
- Хорошая песня, - похвалила Катя. – Сурьёзная. Про больницу. Вот у нашей подружки Полечки дедушка есть, он болеет этим самым язвом. Он, знаешь, какой худенький! Худше даже тебя!
- Худее… Всё, концерт закончен! Спасибо за внимание!
- А последнюю? – недоумённо спросили девочки. – Ты что, забыл, что ли?
- Это какую же?
- Про клейстер! – громко объяснила Катя.
- Извиняюсь, гражданки девочки, про клейстер не умею.
- Умеешь! Ты же пел! – возмутилась этой беспардонной ложью Маша. – «Врагу не сдаётся наш клейстер «Варяг!»
- Крейсер, а не клейстер! Боевой корабль! - и торжественно запел. – «Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает. Врагу не сдаётся наш грозный «Варяг», пощады никто не желает!».
- Ура! – закричали девочки в один голос. - Мы победили! И всех победим! Правда, деда?
- Правда,- согласился дед. К нему вернулось хорошее настроение
- Сколько их, деловых, было-то. Все хотели у нас требуху пощупать – и всем хвосты накрутили. А надо будет, ещё накрутим…
- Варь, а у нас заварка не кончилась?
- В шкафу, в железной коробке. Уснули?
- Уснули.
Дед поставил чайник на плиту, включил газ.
- А варенье где?
- Полка над холодильником.
Бабушка сидела перед телевизором, быстро перебирала спицами: вязала.
- Ты, мать, всё чего-то вяжешь, вяжешь… - довольно заметил дед. – Теперь-то кому?
- Ворошилову, - спокойно ответила бабушка.
- Кому? – охнул дед. Бабушка услышала это сдавленное оханье, недоумённо посмотрела на него.
- Васе Ворошилову. Он зимой на рыбалку ходит. Вот, просил тёплые носки связать. Что с тобой, Вань?
- Ничего, нормально всё. А чего?
- Вид у тебя какой-то уставший. Всё-таки утомляют тебя девчонки.
- Брось, Варь, какое это утомление. Шебутные, неугомонные. На то они и дети. Машенька вон хочет балериной стать.
- А чего же? Она прогонистая, самая для балета. А Катюшка?
- Учительницей, - быстро соврал дед. - Русского языка. Как мама. Великого и могучего… - дед чуть не добавил «как хрен на грядке».
- Завязывай, мать, со своим ворошиловским вязаньем. Давай лучше чайку попьём, да и на боковую пора …
Середина мая. Ночь. «Фазенда». Все спят. И вам спокойной ночи.
МуХи творчества.
- А нам Елена Прокоповна задала на дом стихи сочинить, – сказала Маша, когда они с Катей пришли из школы домой. Вся семья сегодня была в сборе, да плюс к тому зашёл в гости дядя Петя, мамин брат и, соответственно, девочкин дядя.
- Про весну там разную. Которая торжествуя.
- Хорошее дело!- одобрил дедушка. – Вот сейчас переоденетесь, поедите – и вперёд, творить!
- Надо ещё руки помыть, - подсказала Катя.
- Правильно! – согласился дедушка. – Высокую поэзию нужно творить чистыми руками.
- Я не про неё, – сказала Катя. – Я про перед тем как кушать. Чтоб гигиена.
- И это тоже правильно, - опять согласился дедушка (и чего он сегодня такой со всеми подозрительно соглашательный? Может, пенсию получил? И по этому поводу успел уединиться с соседом Мироновичем сначала в магазин за алкогольной бутылочкой, а потом на свою любименькую лавочку в кустах около гаражей? Он ведь, дедушка, такой… уединительный! Как пенсию получит и сначала её бабушке отдаст, потом походит, повздыхает и обязательно начинает уединяться. Вместе с Миронычем. Тот тоже заслуженный пенсионер. Тоже пенсию получает для приобретения бутылочки.).
- Стихи – это серьёзно! – продолжал заливаться соловьём дедушка. – Это усидчивость требуется. Напряжение мыслей! А не шляться по помойкам, как некоторые! И чего они только, эти некоторые, на этих помойках забыли?
- Подумаешь… - фыркнула Маша. Это её любимое словечко – «подумаешь…». Произносится небрежно, с этаким лёгким пренебрежением на лице. Выражает ироничное отношение буквально ко всему подряд.
- Я, например, могу этих стихотворениев много написать. Как Пушкин Александр. Даже сто миллионов тыщ, - добавила она всё тем же пренебрежительным тоном.
- На столько никакой жизни не хватит, - вполне резонно возразил дедушка. - Ты хоть одно напиши. А ты чего молчишь? - повернулся он к Кате. – И чего такая надутая? Опять, что ли, в лужу упала? Где ты их находишь-то… Да нет, вроде чистая…
- Я уже сочинила, - мрачно сказала Катя.
- Интересно! – поинтересовался папа, появляясь в дверях. – И на какую тему творим?
- Не на тему, - не меняя интонации, ответила девочка. – Про любовь. Настоящую! Которая прям по взрослому!
Дедушка вытаращил глаза. Мама охнула. У бабушки выпала из руки поварёшка. Папа подозрительно сцепил скулы. Дядя Петя непонятно сощурился.
- Про что? – почему-то очень тихо спросила мама.
- Сказала же, - насупилась Катя. – Любовь. Которая чувство.
- Интересно, интересно… - пробормотал дедушка. – Нельзя ли э-э-э… ознакомиться?
- Чего? – спросила Катя, оглядывая исподлобья всех находящихся на кухне (никто не смеётся? Вроде нет. Только папа что-то подозрительно быстро отвернулся.).
- Может, прочтёшь? – робко предложила бабушка. Она, всегда такая аккуратная, сейчас, казалось, напрочь забыла про уроненную поварёшку.
- Ну, если хочите... – пожала Катя плечами, словно делала одолжение.
- Хотите, - машинально поправила её мама. Она работала учительницей русского языка и такой же литературы, и любила, когда дети и взрослые выражались правильно.
- Да! – сказал дедушка. Глаза у него начали возвращаться в свои обычные размеры. – Просим!
Катя вышла на середину кухни. Подумав, выставила вперёд ногу, обутую в симпатичный беленький носочек и тапочек с розовым бомбончиком наверху.
- Стихи! – громко и торжественно объявила она. – Про любовь!
- Мне мальчик нравится один,
Он, как мой дедушка, загадочный блондин.
(Услышав столь лестный эпитет, глаза у дедушки расширились совсем уж до невероятных размеров и вылезли на лоб.)
А я не нравлюся ему.
Сама не знаю, почему.
- Всё, - сказала она в заключение и убрала ногу. На кухне установилась какая-то непонятная, подозрительно-напряжённая тишина.
- Я сейчас! – быстро сказал папа, зажав руками рот и выбегая из кухни. Он вбежал в ванную, захлопнул дверь, но стены всё же не смогли скрыть его неприличный гомерический хохот.
- Да! – сказал дядя Петя, опомнившись. – Сильно написано. Особенно про дедушку. Прямо до печёнок пробирает.
- Какой я вам блондин? – вдруг обиделся тот. – Да ещё загадочный! Я - незагадочный седой! Придумала тоже!
- Зато в рифму! – неожиданно вступилась за высокую поэзию мама. – А потом блондины тоже седыми бывают! Когда седеют!
- Да! – продолжал «дадакать» дядя Петя. – Особенно загадочные. Я и говорю – великолепно! Надо в печать! И немедленно!
- А я, между прочим, уже, - сказала Катя и поджала губы. Дескать, и без вас, умных таких, знаю, что в печать.
На кухне опять воцарилась гробовая тишина. Да, как же тяжело приходится тонкой поэтической натуре в затхлой среде мещан и обывателей! Ох уж этот серый быт – душитель понимания и вдохновенья!
- Чего уже? – выдохнула бабушка.
- Послала.
- Куда? – очень осторожно спросила мама.
- В газету! Вот! - и Катя достала из кармана сложенный вчетверо номер известной газеты для озабоченных, пропагандирующей технику секса во всем её удивительном многообразии.
- Господи, за что? – подняла глаза вверх бабушка. Она из всей их многочисленной семьи была самая чувствительная. Потому что, если чего происходит, она сразу Бога начинает спрашивать: за что? Вот смешная! Он-то откуда знает? Он что, новость по телевизору?
- Катерина, где ты взяла эту… - маме очень хотелось сказать - «гадость». Но она, как педагогически воспитанный человек, конечно же, взяла себя в руки, - …совершенно взрослую газету?
- Петя дал, – простодушно пояснила Катя. – Дяди Мироновича внук. Он сказал, что если про любовь, то эта газета про неё и есть.
- Он-то откуда знает? – подозрительно прищурился дедушка. – Ишь ты! Лопоухий, а развитый!
- Это не он! – опять пустилась в объяснения Катя. – Это ихний Миша читает. Старший его то есть брат. Он в институте учится. Где деньги учут считать. Чтобы всех обманывать.
- У нас на финансовом, что ли? – догадался дядя Петя. Он работал в бывшем педагогическом, а теперь не пойми каком институте преподавателем химических наук.
- Ага! Бизнес, вот! Он и читает!
- Так эти стихи ты Пете посвятила? – догадалась мама. – Хороший мальчик! Только какой же он блондин? Он же рыжий!
- Не рыжий, а солнечный! – почему-то обиделся папа за Петю.
- Да никакой это не Петя, а Босяков из «бэ»! – выпалила вдруг доселе молчавшая Маша. – Который как раз и есть загадочный блондин. А на самом деле никакой он не загадочный! Потому что он двоечник и вообще аппетит!
- Ещё не легче… - вздохнула бабушка. – Причём тут аппетит?
- А он в буфете прямо три булки может съесть! А эта самая наша Катечька ему даже свою отдаёт! Ишь, какая жалостная, прям, нашлась его, аппетитного, кормить!
- А ябедничать, между прочим, это очень некультурно! – разозлилась Катя. – И потом я же свою отдаю! Не твою!
- Всё-всё-всё! – затараторил загадочно блондинистый дедушка. – Если он Кате нравится… Чего же теперь… Пусть ест… Может, его дома не кормят…
- Катюнь, ты ему завтра банку капусты возьми, - деловито посоветовал дядя Петя. – Бабушка сегодня наквасила, так ты ему отнеси трёхлитровую. Пусть молотит.
- Ага! – презрительно скривилась Маша. – Капусту! Он пирожки любит вместе с булками. И ещё, между прочим, мухов ест.
- Час от часу не легче… - пробормотала бабушка. – Каких ещё мухов?
- Летают которые.
- Зачем?
- Как это зачем? – удивилась Маша. – Они же летучие! С крылушками!
- Есть их зачем? – пояснила бабушка. – Он, этот ваш блондин, до того, что ли, голодный?
- Да нет! – и Маша махнула рукой. Это у неё в последнее время привычка такая появилась – рукой махать. Вроде как для усиления слов и вообще для демонстрации этакого снисходительно-пренебрежительного отношения к жизни.
- Это просто фокус такой! Он их ловит, а потом – ап! - и в рот! И они у него там, в роте, летают и крылушками жужжат!
- Зачем? – зациклило бабушку на этом «зачем».
- Он их так дрессирует. Чтоб летали в роте! Как тигры в цирке!
- Да, сказал дедушка. – Как тигры. Какие тигры? Причём тут тигры?
- Я сейчас, - сказала бабушка и открыла шкаф с аптечкой. Она когда или понервничает, или совсем чего не понимает, то у неё давление повышается до угрожающих пределов.
- Фу, гадость какая! – поморщилась мама.
- Чего? – спросила Маша.
- Мухи! Во рту!
- А я Кате сразу сказала: он же негигиеничный! – охотно согласилась Маша. – И чего он ей так оглушительно понравился? Я прям решительно удивляюсь! Прямо, как глупая!
- Сама такая! – тут же ответила Катя.
- Я не про тебя! Я про Босякова!
- Это, который загадочный блондин? – ехидно ухмыльнулся папа. Тут же бабушка и мама одновременно показали ему кулаки: только попробуй опять засмеяться! Как стихи писать – ни одного поэта в доме не найдёшь, а насмешничать – пожалуйста, каждый может!
- И вообще эти стихи… - опять фыркнула Маша (вот уж действительно какая… фыркунья!). – Не, лучше песни петь! Про красных каваре… калаваре…
- Кавалеристов, - подсказал дедушка.
- Да! Которые с будильниками!
- С Будённым! – разозлился дедушка. - Сколько раз можно говорить!
- Да знаю я! – отмахнулась Маша. – Который с нами офицер, и пойдёт за эсэсэр! Лучше уж эсэсэр, чем этот Босюков из ихнего «бэ»!
- А стихи хорошие, - вернулся к первоначальной теме дядя Петя, тот ещё дипломат. – Жалистные. Я их сейчас перепишу и буду на ночь всей своей семье вслух читать. Чтобы спали крепче и без страшных снов.
На том все и успокоились и сели пить чай с вишнёвым вареньем и белым хлебом. Дома, правда, были ещё три бублика, но мама решила дать их завтра в школу Кате, Маше и Босюкову. Ну, чего же, право, делать, если у него действительно хороший аппетит! Не мух же ему, которые у него во рту летают, есть на самом деле! Это же действительно негигиенично и вообще жалко! Они же живые ещё пока! Пусть уж лучше своими крылышками жужжат. Пока их не прихлопнет какой-нибудь загадочный рыжий блондин. В гигиенических целях.
|