Назад

С. М. Прохоров

Коломенские мемораты о Борисе Пильняке.

Текст публикуется в авторской редакции, с сохранением орфографии и пунктуации.

Коломенские мемораты о Борисе Пильняке.

Коломна связана с целой когортой писателей. Одни из них известны всему миру (Ахматова, Цветаева, Брюсов, Есенин), другие едва узнаются своими земляками (Радимов, Разоренов, Козлов). Есть среди них такие, произведения которых читаются повсеместно, хотя биографии забыты (Лажечников), а есть те, чьи произведения не читаются, хотя имя у всех на устах. К числу таковых и относится Б.А. Пильняк.

Причем именно два писателя – Лажечников и Пильняк вошли в историю города в качестве его неизменных символа. Было бы очень интересно понять – почему так получилось. Но для начала попытаемся определить, какие именно сюжеты вошли в память коломенцев разных времен. Именно это и дает мне право говорить о меморатах, а не мемуарах. Ведь известно, что ещё Сергей Николаевич Азбелев, определяя рамки устного эпического произведения, полагал, что его «нижний уровень - это то, что находится на периферии всех форм общественного сознания, и соответственно - на периферии самого фольклора, относясь не столько к сознанию общественному, сколько к сознанию индивидуальному; сюда относятся так называемые мемораты, т.е. рассказы, передающие личные воспоминания очевидцев тех событий (иногда - воображаемых), о которых повествуется[1]». Иначе, исследователь понимал под меморатами тексты, которые личный опыт человека вписывали в традиционное (коллективное сознание). При этом он разделяет собственно меморат и квазимеморат. Граница между ними проводится следующим образом: если сказитель мемората вписывает самого себя, как мыслимого участника, в традиционное иногда не историческое событие не осознавая того. То при передаче мемуара, согласно С.Н. Азбелеву, сказитель умышленно придумывает либо событие и свое участие в нем. При этом исследователь утверждает, что квазимеморат крайне редок. Последнее утверждение абсолютно точно. За все годы моей работы, мне приходилось лишь единожды записывать такой текст. Однако, как мне кажется, происхождение и того и другого явления в принципе сходна. И там и здесь речь идет о том, что сказитель ставит себя на место эпического героя традиционного текста. Только в первом случае – он, будучи носителем традиционного сознания, и не замечает, что его рассказ удаляется от исторической истины. Во втором же явлении психология сказителя более сложна. Он как сказитель является носителем традиционного сознания, поэтому он строит меморат так, как и строил бы его в первом случае. Но одновременно, будучи человеком не только социальном, но и индивидуальным, он прекрасно осознает, что либо его рассказ вымышлен, либо придумано его собственное участие в изложенном событии. То есть, если меморат более связан с общественным сознанием, то квазимеморат более ориентирован на индивидуальное сознание, хотя и не достигает исторической точности мемуара.

К сожалению, мемораты о Пильняке я услышал в ранней юности. А значит, не был ещё готов к их сколь-нибудь грамотной фиксации. Тогда я воспринимал эти рассказы как никому не нужные «байки». Теперь же, пытаясь восстановить эти сюжеты, я не могу даже вспомнить имена тех, от кого их услышал. Тем не менее, я считаю своим долгом хотя бы так, но все же зафиксировать несколько меморативных сюжетов о Борисе Пильняке и попытаться поставить их в определенный традиционный контекст.

Итак. То, что я буду рассказывать, я узнал от старых учительниц: моей двоюродной тётки Фелицаты Павловны Мещаниновой, её подруги Александры Серафимовны Филичкиной и, возможно, Клавдии Дмитриевны Левкоевой.

Первый сюжет относится к первым послероволюционным годам. В то время на Пятницких воротах висели две масляные картины. Изображавшие одна выезд, а другая вход Димитрия Донского. Вероятно, они появились в 1880г., когда отмечался 500-летний юбилей Куликовской битвы. Как известно по сохранившимся снимкам, Димитрий Донской проходит на них в те самые ворота, на которых их и разместили. Однако пикантность заключалось в том, что сами ворота в их нынешнем виде появились только в 16 веке, в то время как полководец скончался уже в 14. Нет сомнения, что подобный анахронизм был известен Борису Пильняку, который судя по всему, прекрасно знал историю Коломны.

Согласно устному рассказу, в то время, когда с Пятницких ворот стали срывать иконы, наступил конец и этим картинам. Однако, Борис Андреевич дал несколько монет знакомым мальчишкам и попросил их потихоньку срезать эти картины и принести ему. Так, говорилось мне далее, эти картины были им спасены. Вероятно, они попали потом в Краеведческий музей.

Следующий сюжет вроде бы никак не связан с первым. Неоднократно, от нескольких выпускниц женской гимназии (к уже названным мною добавлю Надежду Павловну Шапошникову) я слышал о том, что барышни очень боялись юного Бориса Пильняка. Так как после того, как звенел последний звонок, он появлялся возле Женской гимназии со своим велосипедом. Пильняк разъезжал вокруг гимназического корпуса и распевал неприличные частушки. Девушки шарахались в разные стороны с криками: «Борька – хулиган!», или «Борька рыжий!».

Если наложить эти меморативные рассказы на воспоминания о писателе, например, Натальи Николаевны Гальпериной[2], то окажется, что они рисуют характер писателя примерно одинаково. При этом ярко подчеркивают одну его черту, именно так это и должен подчеркивать эпический текст.

Итак, в обоих случаях подчеркивается готовность Пильняка на эксцентричное поведение. В обоих случаях отмечается, что окружающим такое его поведение кажется ненормальным (в первом – приходится посылать вместо себя другого, причем ребенка, то есть как бы поведение нормально для младенца, но вовсе не гадится для старшего). Во втором – слушатели кричат ему в след, с целью если не повлиять на поведение, то уж во всяком случае дать свою оценку и сразу же отвести себя от указанного поведения.

Третий эпизод как раз и показывает границу мемората и мемуара. Н.Н. Гальперина на мой вопрос, почему она не желает рассказывать как их дом посещали Есенин и Пильняк стабильно говорила, что это рассказ её сына. Сама она практически ничего не помнит. Возможно, конечно, что некоторые черты и помнит. Но поскольку отличить виденное от услышанного от отца практически невозможно, то и плодить ряд неверных данных ей бы не хотелось. Лишь за несколько месяцев до смерти она дала мне возможность услышать из её уст этот рассказ. Однако. Когда я пришел в дом Гальпериных, оказалось, что Наталья Николаевна уже умерла. Зато Ольга Николаевна с удовольствием рассказала нам о своем отце и его рассказах. Опять-таки подчеркнув, что отличить правду от сочинений отца она не может, ибо была слишком маленькой.

Согласно рассказам сестер Гальпериных, их мать очень боялась за здоровье отца. Поэтому запрещала выпивать. Он всё время обещал бросить. Однако периодически из его кабинета раздавались песни. Тогда мать открывала двери в отцовский кабинет и обнаруживала отца в компании с Пильняком, Есениным, а то и двух сразу за выпивкой. Она спрашивала их: «Как же вы тут оказались, ведь через двери никто не проходил». И отец со смехом объяснял: «А окна на что!». Оказывалось, что друзья приходили к нему через окна. Поэтому мать ничего не узнавала до кульминационной части веселья.

Как утверждали сестры Гальперины, над диваном в старом доме сохранялись и жирные пятна от голов троих друзей, которые отец запрещал счищать или заклеивать.

Однако, согласно русской традиции, точно так же обходились хозяева домов со следами от головы А.С. Пушкина. Так что услышанный мною меморатный сюжет легко входит в традиционную часть эпического репертуара.

Причем получается, что его фиксирование в сознании социума идет по линии сюжета об эксцентричном поведении писателя-классика и сохранении писательских реликвий. Особо отметим, что эти реликвии оказываются заведомо сниженными и не поддаются никакой проверке. Так, в данном случае, сообщается, что старый дом сначала был продан, а теперь и вовсе перестроен новыми хозяевами гальперинского дома.

Заметим, что осенью 2006 г. Ольга Николаевна Гальперина дала разрешение записать на видеокамеру рассказ, который она слышала от отца.

Полагаю, что эта запись с одной стороны даёт нам возможность ввести серию меморатов в корпус изучаемого материала. А с другой – даёт материал для изучения нового текста.

В заключение скажу, что все три меморативных сюжета оказываются особо важными не столько для изучения биографии писателя Пильняка, сколько для понимания психологии сказителя и сказывания на рубеже XX-XXI веков. Мы видим, что сказитель уже не настаивает на историчности своего мемората. Скорее наоборот, старается отойти от него. И перенести ответственность за рассказ на того, от кого он услышал этот рассказ. Отмеченное обследование особенно интересно в связи с тем, что в середине XX века носители меморатов запросто передавали свои рассказы как исторический факт.

Прошу понять меня правильно. Я не ставлю под сомнение всего рассказанного о Пильняке его земляками. Но уверен, что многократно повторенные в устойчивой форме рассказы о писателе, скорее всего, являются меморатами. В этом случае они обладают всеми чертами вариативной эпической формы и должны восприниматься как воспоминания коломенского социума о своем земляке.

[1] Азбелев С.Н. О подразделениях несказочной прозы [Электронный ресурс] // Хрестоматия по фольклористике / Тольяттинский гос. ун-т, каф. лит. – Тольятти, 2005. Электронный ресурс http://kaflit.tltsu.ru/hrestom/stat30.html

[2] Н.Н. Гальперина – дочь писателя Н.М. Мхова, работала учительницей. Умерла в 2006г. Свои воспоминания она записала на листке бумаге и передала в Народный литературный музей. Нынешнее их местонахождение мне неизвестно.

Назад Наверх