|
Назад
Лев Горнунг
Встреча за встречей
Текст публикуется по печатному изданию
Литературное обозрение. – № 5, 1989 г., с. 67–77.
Встреча за встречей
Автор публикуемых воспоминаний, поэт Лев Горнунг, много занимался собиранием материалов, связанных с биографией и творчеством Николая Гумилева. Он составил подробную библиограию гумилевских публикаций в сборниках и периодических изданиях, в 1925 г. в альманахе "Чет и нечет" появилась его рецензия на книгу стихов Гумилева "К Синей Звезде" (одна из весьма немногочисленных рецензии на этот посмертный сборник). Лев Владимирович был участником многих начинаний московской литературной жизни 1920–х годов. С 1923 г. постоянно бывая в слоне Анны Арнольдовны Антоновской, где собирался "Московский Цех поэтов", и на собраниях кружка поэта Петра Никаноровича Зайцева, участвуя в 1924 году в организации общества поэтов и филологов "Кифара", которое занималось изучением творчества Иннокентия Анненского, наконец, работая в 1925–1930–м гг. в Государственной академии художественных наук (ГАХН), Горнунг знакомится с Осипом Мандельштамом и Андреем Белым, Борисом Пастернаком и Софьей Парнок, Сергеем Шервинским, Юрием Верховским, Борисом Садовским, Густавом Шпетом и другими. Многие из них делились воспоминаниями о личных встречах с Гумилевым, помогали Льву Владимировичу в собирании творческого наследия поэта. С 1925 года началось сотрудничество Горнунга с Павлом Лукницким, занимавшимся аналогичной работой в Ленинграде. И тот и другой не раз сталкивались с неизбежной ущербностью воспоминаний, не опиравшихся на ранее сделанные записи; быть может, именно поэтому свои встречи с Ахматовой они стремились как можно скорее и подробнее зафиксировать – Лукницкий в дневнике, а Горнунг на отдельных листочках. На основе записей уже в 1970–х годах Лев Владимирович начал диктовать свои воспоминания об Анне Ахматовой (сам написать он их не мог, так как в 1959 г. полностью потерял зрение). Благодаря стараниям Льва Владимировича мы можем не только познакомиться с его основанными на точно датированных записях воспоминаниями Ахматовой, Пастернаке (готовятся к печати в "ЛО" и в издательстве "Советский писатель"), Софье Парнок (в одном из ближайших номеров журнала "Наше наследие"), но и увидеть своими глазами сделанные им замечательные серии фотографий Ахматовой 36 г. и Пастернака в 1948 г.
В 1930–х годах Лев Владимирович близко сдружился с семейством Тарковских и сделал больше сотни их фотографий в Москве и подмосковной деревеньке, где они проводили лето. Когда готовились съемки "Зеркала", Андрей Тарковский выбрал несколько десятков фотографий для работы. Сейчас, глядя на эти фотографии, не можешь избавиться от ощущения, что перед тобой кадры фильма "Зеркало".
В настоящее время Лев Владимирович продолжает по мере сил работать над своими воспоминаниями, вносит уточнения в приготовленные, диктует новые. К его щедрым консультациям постоянно обращаются исследователи истории русской поэзии XX столетия.
На рубеже 1919–1920 гг. я впервые заинтересовался современной поэзией, когда мне попались книги Валерия Брюсова, Константина Бальмонта. Я увлекся ими и выписывал оттуда многие стихи. Но самое сильное впечатление у меня было, когда я прочел книгу стихов Н. Гумилева – "Колчан"1 Поэзия Гумилева надолго вытеснила из моей головы всех остальных поэтов. Я искал его стихи и стал собирать его сборники. С тех пор и другие ленинградские поэты стали мне ближе московских символистов. Это были Ахматова, Мандельштам и ранний Блок. Каким–то образом о моем увлечении этими поэтами узнала Анна Ахматова.
Знакомство с Анной Ахматовой зародилось еще в 1924–1925 гг., началась переписка через Павла Лукницкого2, но только в марте 1926 года произошла наша непосредственная встреча.
С самого начала у нас установились теплые и даже дружеские отношения, которые продолжались о течение 40 лет, до конца ее жизни.
Конечно, для самой Ахматовой я мог быть только одним из многих ее почитателей, с моей же стороны было особенно сильно увлечение и ею самой, и ее стихами, так как она с самого начала для меня была окружена ореолом своей очень ранней известности и даже славы, и еще своей личной близостью к Гумилеву.
Я никогда регулярно не вел дневников – и по условиям той жизни, и из–за постоянной нехватки времени. Но в виде исключения, встречаясь и дружа с такими известными поэтами, как Анна Ахматова и Борис Пастернак, я всегда записывал даты и прямую речь, чтобы сохранить это в памяти.
Встречи с Ахматовой тогда были довольно редкими из–за пребывания ее вне Москвы, а также из–за моих отлучек, особенно в летние периоды во время отпусков.
Как–то получилось так, что основные и в какой–то степени значительные встречи с Ахматовой разделились на десятилетние сроки, даты которых мне хочется привести здесь.
1926 г., март. Первая встреча с Ахматовой в Москве.
1936 г., июль. Одновременное с Анной Ахматовой пребывание на даче у Шервинских, где я ее фотографировал.
1946 г., август. Мой приезд из Новгорода в Ленинград и встреча с Ахматовой.
1956 г., май. Кончина моей жены и присутствие Ахматовой в церкви во время отпевания.
1966 г., март. Кончина Анны Ахматовой.
5.I.24.
Вечером я и поэт Александр Ромм3 узнали, что из Петрограда от Ахматовой вернулась Софья Парнок4. Мы отправились к ней на Тверскую–Ямскую. Софья Яковлевна прежде всего показала нам полученную от Ахматовой в подарок ее фотографию. На снимке Ахматова была в платье мелким горошком и сидела прямо, но голову повернула к плечу, так что виден был ее полный профиль. На паспарту была надпись – "Софии Парнок в долготу дней. Анна Ахматова".
Софья Яковлевна, рассказывая нам о своей поездке, в основном говорила о встрече с Ахматовой.
Очень ее удивило, что свою рукописную тетрадь со стихами Анна Андреевна достала из–под матраца. Стихи были написаны карандашом, и оказалось, что при поправках строки или одного слова Анна Андреевна стирала резинкой старый текст и вписывала новый.
Анна Андреевна объяснила это тем, что после смерти Александра Блока все его черновые рукописи стали доступны посторонним, в них рылись и пытались разобраться уже в первые дни после кончины Блока, и ей видеть это было неприятно.
По поводу рукописи Ахматовой Парнок сказала: "И все–таки это безжалостно по отношению к творчеству, а впрочем, может быть, она и права".
Парнок хотела подарить свою книгу стихов Ахматовой и подписать ее чернилами, как обычно, но у Ахматовой не нашлось чернил, зато на столе лежал огромный карандаш, толстый, длиною около аршина. Он был остро заточен.
С трудом, где–то у соседей, нашли чернила, и Ахматова принесла старинную ручку в виде гусиного пера, но в руках Софьи Яковлевны эта ручка вдруг сломалась, но все же надпись была сделана. Впечатление от Петрограда осталось у Софьи Яковлевны такое, что в нем живут сейчас беднее, чем в Москве, но гораздо свободнее в смысле жилплощади.
Ахматова читала свои стихи Софье Яковлевне и просила ее прочесть стихи из подаренной книги.
30.ХII.1924.
От недавно приехавшей из Ленинграда Надежды Павлович5 мне стало известно, что Ахматова хочет обратиться ко мне с просьбой по поводу собирания гумилевского стихотворного наследия в Москве. Поэтому сегодня я написал свое первое большое письмо Анне Андреевне.
5. V.1925.
В Москву на несколько дней приехал Павел Лукницкий. Он пришел ко мне, рассказывал о своей помощи Анне Андреевне по сбору поэтического наследия Гумилева. Он передал мне для снятия копии сборник "Французских народных песен"6, переведенных Гумилевым и еще не изданных. Я ему показал все, что у меня есть из поэтического наследия Николая Степановича. Лукницкий хвалил Ахматову и как поэта, и как человека. И видно было, что он гордится ее дружеским отношением к нему. Лукницкий показал мне фото Ахматовой из книги Бориса Эйхенбаума7 о ней, которую я еще не видел. Он рассказал, что у него есть несколько рисунков самого Гумилева, сделанных в Африке, и что дом в Царском Селе, в котором жила семья Гумилевых и Анна Ахматова после замужества, был заселен посторонними людьми, которые топили печь бумагами, оставшимися в доме. Что это были за бумаги, он не знал. От Лукницкого я узнал, что переписка Гумилева с Ахматовой–невестой, по обоюдному решению, была сожжена.
Лукницкий сказал, что с Голлербахом8 он не встречается так как не может простить его поведение в последние дни Гумилева, особенно его издевательскую рецензию на книгу "Шатер"9.
25.V.1925.
Узнал, что Маяковский, Пастернак и Асеев решили устроить литературный вечер – чтение своих стихов в пользу Анны Ахматовой10.
8.VII.1925.
Сегодня по просьбе Ахматовой Сергей Абрамович Ауследнер11 у себя дома, в Конюшковском переулке, продиктовал мне свои воспоминания об Н. С. Гумилеве, о его молодых годах.
8.III.1926.
Сегодня утром мне на работу в ГАХН (Гос. академия художественных наук) позвонил Борис Пастернак. Он сказал, что в Москву приехала Анна Ахматова, что он виделся с ней, говорил обо мне и что Ахматова хочет повидаться со мной и просит меня зайти к ней завтра. Пастернак сообщил мне, что Ахматова остановилась в служебной комнате своего бывшего мужа, искусствоведа Владимира Казимировича Шилейко12, который сейчас временно выехал в Ленинград. Борис Леонидович объяснил мне, что я найду Анну Андреевну в бывшем морозовском особняке (на Пречистенке, 21), где помещается госмузей "Новой западной живописи"13.
Сердце мое так и билось от волнения при мысли, что я в первый раз увижу Ахматову, живую, овеянную тенью Гумилева. Я мечтал и надеялся увидеть ее в Петрограде, а т теперь произойдет здесь, в Москве. До сих пор мы бы знакомы заочно, я написал несколько писем Анне Андреевне и получил от нее ответ через Павла Лукницкого.
9.III.1926.
Сегодня с утра я был свободен, вышел раньше времени. Было прохладное солнечное утро. Идти к Ахматовой бы еще рано, и я зашел в сквер около Храма Христа Спасителя, сел на скамейку так, чтобы мне были видны городские часы у Пречистенских ворот. Время шло медленно, и наконец без десяти двенадцать я отправился в дорогу. Я вошел в подъезд музея. В темном коридоре мне указали на высокую белую дверь. Я постучался и на голос вошел в комнату. В глубине у окна, около маленького столика, освещенная весенним солнцем сидела Ахматова. Мы поздоровались, я присел на стул против нее. Дух у меня захватило. Анна Андреевна с первого слова была очень приветлива, говорила со мной так, как будто мы уже давно знакомы. Как–то многозначительно она сообщила мне, что в этот раз приехала в Москву, чтобы привезти собаку Шилейко, которая находилась временно у нее. Я не спускал глаз с Ахматовой, видел ее знакомые по портретам черты и ее знаменитую челку. Она была еще очень молода, и я сразу подумал, что рисунок Юрия Анненкова14 совершенно не передает ее внешности и очень старит. У нее был приятный грудной голос. Одета она была очень просто, на ней была светлая кофточка и темная юбка.
Какая–то женщина из служащих музея вошла с пачкой папирос и сказала, что она не успела купить чаю и хлеба. Я вызвался сбегать в магазин, и Анна Андреевна согласилась. Когда она встала, я увидел, что она очень высокого роста. Потом разговаривали, с самого начала, конечно, о Гумилеве, о его поэтическом наследии. Анна Андреевна сказала, что принимает участие в сборе его рукописей, которые после его гибели разлетелись по всему Петрограду. В этой работе ей очень много помог Павел Николаевич Лукницкий, в Москве же она надеется на мою помощь. Она сказала, что в Москву переехали художники Кардовские15, которые хорошо знали Гумилева с давних времен. Анна Андреевна обещала меня познакомить с ними и просила записать их воспоминания. Она расспрашивала меня, что мне удалось собрать из гумилевских материалов. Я сказал, что у меня есть почти все его книги, что я разыскал много стихотворений в ранней редакции, разбросанных по разным журналам и газетам. Сказал, что у меня есть авторская рукопись новеллы "Скрипка Страдивариуса"16, полученная через Г.Г.Шпета17 от владельца издательства "Скорпион" С. А. Полякова18.
Когда Анна Андреевна узнала, что у меня есть фрагмент неизданной китайской поэмы "Два сна"19, то выяснилось, как раз этой части поэмы у нее не хватает, и очень обрадовалась.
Этот день останется навсегда в моей памяти светлым праздником – я в первый раз виделся с Анной Ахматовой.
11.III.1926.
Утром зашел к Пастернаку. Мы с ним поговорили об Ахматовой, поделились своими впечатлениями.
Вечером меня известил Мура – Михаил Ильич Ромм, будущий кинорежиссер, что к нему на квартиру звонила Софья Захаровна Федорченко20 и просила передать, что Анна Ахматова ждет меня завтра утром.
12.III.1926.
Когда я вошел к Ахматовой, у нее в комнате был Н.Н.Пунин21, оказалось, что они приехали вместе. Она нас познакомила.
Анна Андреевна сказала, что виделась с Кардовскими, просила меня зайти к ним, записать их воспоминания о молодом Гумилеве и переписать два его неизданных стихотворения из их альбома22.
Я попросил Ахматову передать мое письмо Лукницкому, когда она вернется домой. Ахматова протянула конверт Пунину, чтобы он спрятал его у себя.
В общем, Анна Андреевна была очень мила и дружелюбна. Провожая меня до двери, как–то смутившись и смеясь, созналась, что в альбоме у Кардовских есть стихотворение подписанное ее именем, и добавила, что это стихотворение писала не она, а Гумилев, так как ей было тогда лень самой что–то придумывать .
Анна Андреевна сказала, что у Кардовских есть портрет Гумилева 1909 года, написанный маслом Ольгой Людвиговной Делла–Вос–Кардовской в Царском Селе23.
Простясь с Ахматовой и Пуниным, я решил сегодня же позвонить Кардовским. Дмитрий Николаевич пригласил меня прийти вечером.
Знакомясь, Ольга Людвиговна пояснила, что ее девичья фамилия Делла–Вос – испанского происхождения. Однако ничего испанского в ней не было видно, она была очень обрусевшая. Потом мы присели к столу, и я стал записывать рассказ о жизни в Царском Селе и встречах с семьей Гумилевых. Кроме того, я скопировал два стихотворения Гумилева из альбома и третье, подписанное Ахматовой.
Кардовские рассказывали вместе, но больше говорила Ольга Людвиговна, а ее муж добавлял кое–какие подробности. По ходу рассказа Кардовская отвлекалась в сторону и говорила также об Анне Ахматовой и поэте графе Василии Комаровском24. У них на стене среди живописных работ Ольги Людвиговны висел портрет Анны Ахматовой под деревом в черном платье с оранжевой шалью, накинутой на плечо. Я знал портрет по цветной репродукции. Тут же был овальный портрет их дочери Кати Кардовской.
Дмитрий Николаевич был график и акварелист и сделал много книжных иллюстраций, из них самые известные – иллюстрации к комедии Грибоедова "Горе от ума". Вместо мольберта его рабочим местом был стол у окна, а на окне стояло на подставке стекло ультрамаринового цвета. Он сообщил мне, что по природе левша и все пишет и рисует левой рукой.
Ольга Людвиговна вытащила из–за шкафа свернутый в трубочку портрет молодого Гумилева. Почему–то он был не на подрамнике. Она обещала сфотографировать этот портрет для меня.
Случайно я увидел первое издание "Романтических цветов" (Париж, 1908)25 с дарственной надписью Гумилева и получил разрешение взять книгу на несколько дней.
Когда я вышел от них, было уже одиннадцать часов вечера. Я вспомнил, что Ахматова и Пунин сегодня уезжают в Ленинград ночным поездом, и мне захотелось проводить их. Вскочил в трамвай, но из–за волнений сегодняшнего дня не сразу понял, что провожать было уже поздно. Пересел в другой трамвай, как оказалось не в ту сторону, и в конце концов отправился домой пешком. Дома я написал письмо Анне Андреевне о визите к Кардовским.
28.III.1926
Подъезжаем к Ленинграду, в окно стараюсь увидеть хоть какие–нибудь признаки старого Петербурга, хотя бы купол Исаакия, но вижу одни фабричные трубы. Сердце замирает и рвется навстречу неведомому, хочется выскочить из поезда и бежать вперед.
При выходе из Московского вокзала на площадь было странно увидеть на противоположной ее стороне огромную конную статую Александра III. Подойдя к ней, прочел четверостишье Демьяна Бедного "Пугало"26. У встречных спросил, где Невский, и пошел по нему.
После Аничкова моста с его "коноводами" Клодта чемодан мне стал казаться тяжелым, и я с трудом тащил его. В доме на Садовой Лукницкий открыл мне дверь квартиры. Я пошел умыться с дороги, и потом мы пили кофе. Вскоре к Павлу Николаевичу начали собираться поэты. Предполагалось издание альманаха "Ларь"27. Я, чтобы не мешать им, ушел в Русский музей.
Днем обедали в семье Лукницких, а потом мы с Павликом часам к семи пошли к Анне Ахматовой, которая жила на Фонтанке в большом квартирном доме во дворе позади Шереметевского дворца, где развернут историко–бытовой музей графов Шереметевых.
У нее в квартире сотрудника Эрмитажа Н.Н.Пунина отдельная небольшая комната. Столик у окна, а по стене противоположной двери застекленный шкаф с книгами. В глубине комнаты, справа от входной двери, – кровать, покрытая старинным вязаным одеялом, очень красивым по расцветке. Ахматова сказала, это одеяло куплено на распродаже дворцового имущества. Она спросила меня, что я видел в городе, и сказала Лукницкому о том, что мне необходимо еще показать.
Над городом сияла полная луна. На главных улицах горели фонари, но в боковых было довольно темно. Волшебная тишина стояла над опустевшим городом. Мы с Лукницким прошли по улице Гоголя на Невский и остановились перед Елисеевским домом – "Домом искусств", где жили многие поэты Петрограда в первые годы после Октября. Лукницкий показал мне ворота этого дома, через которые на машине вывезли арестованного Гумилева.
Дома Лукницкий начал мне читать "Труды и дни" Гумилева28, потом показывал кое–что из гумилевских реликвий (юношеские фотографии и пр.), которые ему удалось собрать. Спать меня устроили в столовой на большом диване. В этот день я познакомился с родителями Лукницкого. Отец его – инженер–энергетик. Николай Николаевич в это время участвовал в постройке электростанции на Волхове. Он выглядит очень моложавым и здоровым в отличие от своей жены, довольно хрупкой и болезненной, бывшей артистки, кажется, Александринского театра.
29.III.1926.
Утром я прогулялся немного по ближайшим улицам. После этого мы с Павлом Николаевичем сверяли текст неизданной трагедии Гумилева "Отравленная туника"29. Потом начали сверять картотеки по Гумилеву, составленные мною и Лукницким.
По телефону позвонила Анна Ахматова и сказала, что придет к нам. Лукницкий прибрал комнату и приоделся в ожидании ее, вероятно, это было для него все же событием.
Анна Андреевна пришла, поздоровалась и сказала: "Давайте теперь читать стихи". Тут Лукницкий достал неизданные стихи Гумилева, их оказалось у него довольно много, он нарочно скрыл от меня это, чтобы сделать мне сюрприз. Это были два альбома сестер Кузьминых–Караваевых, Марии и Ольги30, в которых в основном были стихи Гумилева.
Я услышал и неизвестные мне стихи, и прекрасное чтение. Ахматова при мне читала неизданные стихи Гумилева! Мог ли я надеяться на такое счастье! Часа через два за Анной Андреевной зашел Николай Николаевич Пунин, немного чудной, близорукий, с постоянно моргающими веками, но оживленный и милый.
30.III.1926.
После утреннего чая я отправился в Этнографический музей, где в одной из зал выставлены предметы быта и оружия, привезенные Гумилевым из его поездки в Африку по заданию Академии наук, и вообще осмотрел весь музей.
Написал письмо Борису Леонидовичу Пастернаку (он очень сочувствовал моей поездке в Ленинград).
31.III. 1926.
Мы часа два ходили по Ленинграду.
Анна Андреевна говорила, как она любит этот город, хотя в ее жизни в этом городе было много трагического и слишком много было потерь и переживаний.
Анна Ахматова заговорила со мной о Максиме Горьком. Она сказала, что он настолько знаменит, что каждое его замечание и каждая записка будут запоминаться и будут где–то опубликованы. У меня осталось впечатление, что, говоря о Горьком, Ахматова думала о себе. Вообще в эти годы из осторожности она не писала писем и не говорила по телефону.
1.IV.1926.
В 7 часов вечера мы позвонили Анне Андреевне и отправились к ней. Пробыли до 10 часов вечера. Она читала стихи свои, прежние и новые, и стихи Гумилева из его книг. У меня с собой был небольшой альбомчик, куда мне вписывали стихи разные поэты. В нем уже были написаны Пастернаком четыре стихотворения из сборников "Сестра моя жизнь" и "Темы и вариации".
Анна Андреевна полюбовалась его размашистым почерком, который она назвала "крылатым". Я попросил ее вписать мне что–нибудь. Она согласилась не сразу, как–то колебалась, но Лукницкий сказал: "Ну, напишите, что Вам стоит". Она написала мне стихотворение –
Как просто можно жизнь покинуть эту,
Бездумно и спокойно догореть,
Но не дано российскому поэту
Такою светлой смертью умереть.
Всего верней свинец душе крылатой
Небесные откроет рубежи,
Иль хриплый ужас лапою мохнатой
Из сердца, как из губки, выжмет жизнь.
Она не сказала, чьей памяти оно посвящено, но я подумал, что она имеет в виду судьбы многих русских поэтов.
14. IV. 1926.
Получил почтой от Лукницкого обещанную мне фотографию Николая Степановича с папиросой в руке и окрашенную в тон сепии работы М.Наппельбаума.
Тут же была приложена книжечка стихов К.Вагинова31, изданная очень изящно, "по–ленинградски" (самого Вагинова я видел у Лукницкого, когда был в марте у него).
22.V.1926.
Получил от О.Л.Кардовской две фотокопии портрета Гумилева, написанного ею на холсте маслом в 1909 году.
Одно фото послал почтой в Ленинград Ахматовой.
20.XI.1929.
Послал Анне Андреевне в Ленинград недавно написанное и посвященное ей стихотворение – воспоминание о моей первой поездке в ее город.
ЛЕНИНГРАДКЕ
Нам редко видеться дано,
Но наша встреча не случайна,
Значенье прежних дней темно,
А город Ваш – все та же тайна.
Я помню мартовский закат
И звезды в небе лиловатом,
И опустелый Летний сад,
И памятник перед Сенатом.
Четыре дня, но до сих пор
Я вижу их, как на ладони, –
Вокзал, и Невский, и простор,
И Клодта вздыбленные кони.
А завтра солнце в синеве,
А к ночи полосы сияний,
И наша встреча на Неве
При лунном блеске снежных зданий.
И будто в воздухе гроза,
И рядом чья–то тень, сурова,
И чьи–то скошены глаза, –
Но пусто вдруг – и снова, снова...
И это все, чтоб – верный страж –
Пока года гремят, как танки,
Всю жизнь я помнил профиль Ваш
И дом старинный на Фонтанке.
1929
Лев Горнунг
8.VI.1931.
Я был у Юрия Верховского32 по случаю его дня рождения. К нему пришли Мстислав Александрович Цявловский33 с женой Татьяной Григорьевной34, Георгий Чулков35, И Новиков36.
За чаем Цявловский сообщил об Анне Ахматовой. Он сказал, что она начала заниматься Пушкиным, для чего затребовала в Ленинград из библиотеки им. Ленина рукопись "Золотого петушка"37. Ей трижды отказывали и, наконец объяснили, что подлинные рукописи Пушкина на руки не вьдаются, причем сообщили, что такой рукописи в рукописном отделе библиотеки нет, но есть недавно приобретенная рукопись Пушкина о Бове–Королевиче, в которой упоминается царь Додон. Цявловский объяснил, что кто–то не правильно осведомил Анну Андреевну о порядке получения рукописей.
9.VII.1932.
Сегодня я пришел на Тверской бульвар, 25, в правый флигель "Дома Герцена" к Осипу Эмильевичу Мандельштаму. Он обещал мне надписать мою любимую книжку его стихов – "Тristiа". Когда я шел к нему, то ухе знал от Андрея Владимировича Звенигородского38, что застану там Анну Ахматову. Я пришел ненадолго, чтобы не мешать их встрече. Они были вдвоем, так как Надежда Яковлевы куда–то вышла. Отдав мне книгу, Осип Эмильевич предложил написать одно из своих последних стихотворений – "Дайте Тютчеву стрекозу..."39. Я, конечно, обрадовался этому, а он написанный листок передал Анне Андреевне и предложил ей написать что–нибудь на оборотной стороне. Анна Андреевна спросила меня, что бы я хотел, и я попросил написать одно из моих любимых стихотворений – "Не бывать тебе в живых, Со снегу не встать..."40.
Я пожалел, что у меня не было с собой фотоаппарата, так было бы хорошо их снять вдвоем, еще совсем молодых. Но начал заниматься фотографией только летом 1931 года, не считал себя еще достаточно опытным и не привык носить с собой фотоаппарат. Я простился с ними и отправился домой.
29.XI.1933.
Ахматова сейчас гостит у Шервинских41.
2.IV.1934.
Говорят, что Лева Гумилев вернулся в Москву.
23.V.1934.
Ахматова сейчас в Москве, она еще надеется, что может то помочь Осипу Мандельштаму.
14.III.1936.
Из Москвы шестичасовым поездом с Казанского вокзала я, наконец, отправился на станцию Пески на дачу Шервинских. Дача Шервинских стоит на берегу Москвы–реки близ ее впадения в Оку. Анна Ахматова живет там уже третью неделю.
Когда я пришел со станции, в доме никого не было заметно. За домом на лужайке я встретил Сергея Шервинского. День был очень жаркий и пыльный, и Сережа предложил мне первым делом умыться холодной водой из колодца. Было уже поздно, вечерний чай собрались пить не на террасе, а в столовой, За большим круглым столом с шумно кипящим самоваром уже сидели профессор Василий Дмитриевич Шервинский42, Анна Андреевна Ахматова и врач Валентина Ивановна Обакевич. Леля (Елена Владимировна – жена Сергея Васильевича) была нездорова и лежала в своей комнате.
Анна Андреевна со мной и Сережей вышла из столовой открытую каменную террасу подышать свежим воздухом. Разговор зашел об Осипе Мандельштаме43 и о нашей предстоящей поездке в Коломну.
Я был в Коломне ранее только один раз, Сережа, конечно, гораздо больше, так как эта дача принадлежала его отцу с давних пор. Анна Андреевна никогда не бывала в Коломне, она интересовала ее как старинный русский город.
15. VII.1936.
За чаем и за обедом, когда Анна Андреевна отказывалась от какого–нибудь блюда, хозяева упрекали ее, что она слишком мало ест, она смущалась, пыталась как–то оправдаться и в таких случаях в ней было что–то почти детское, какая–то застенчивость и неловкость. Держалась она в высшей стеки скромно и просто.
В этот ее приезд нельзя было не заметить бедности ее одежды. Она привезла с собой одно темное платье с большим разрезом из дешевой тонкой материи, очень просто сшитое, и еще три ситцевых светлых платья. Туфли были только одни, черные, матерчатые – лодочкой, на кожаной подошве. На голове в солнечные дни она носила небольшой сатиновый платочек бледно–розового цвета.
Анна Андреевна пыталась иногда поиграть и поговорить двумя девочками – Анютой и Катей, внучками профессора, но выходило это у нее как–то неловко, неумело. Чаще к ней подходила младшая – Катя.
При встрече с Анной Андреевной этим летом я заметил в ней большую перемену, не то чтобы она очень постарела, но она была сплошной комок нервов. У нее какая–то неровная походка, срывающийся, непрочный голос. Врачи ее сейчас лечат, здесь на даче за ней наблюдают профессор Шервинский и его ассистентка Валентина Ивановна – оба терапевты и эндокринологи. Василий Дмитриевич нашел у нее изменения в щитовидной железе. И все же Анна Андреевна говорит, что за последнее время она "перестала чувствовать свое сердце".
Не могу отделаться от мысли, что рядом находится необыкновенный человек, какого можно встретить только раз в жизни, и потому как–то странно видеть Анну Андреевну в самых обыкновенных житейских положениях.
Сергей Васильевич взял с собой из Москвы литературную работу – он редактирует для Гослитиздата перевод "Фауста" Гете, сделанный в свое время Валерием Брюсовым, по вечерам он решил читать нам вслух отдельные главы. Сегодня после заката он прочел три главы из первой части "Фауста".
16.VII.1936.
Коломна интересовала Анну Андреевну не только своей стариной. Ей хотелось посмотреть на город, в котором в 1919 или 1920 году на Старом Посаде одно время жил писатель Борис Пильняк. В его книге есть точное описание этого района и Заречья. Там он написал свою повесть "Колымен–град", напечатанную в альманахе "Северное утро"44. Анна Андреевна дружила с Пильняком в последние годы его жизни.
На Коломну Анна Андреевна смотрела с интересом. Пока мы с Сережей задержались у одного старинного дома XVII века, Анна Андреевна прошла в соседний переулок и присела на скамейку у деревянного домика в тени. Мы с Сережей увидели Ахматову в этом переулке и решили заснять ее на фоне этого пейзажа со старинной шатровой колокольней. Этот снимок у меня получился удачным.
Мы пошли дальше. Я сфотографировал Шервинского и Ахматову на фоне Пятницких ворот, из которых, по преданию, выехал Дмитрий Донской со своим войском, отправляясь на Куликово поле. Я снял ворота во всю высоту, и фигуры около них получились мелкие.
Когда Анна Андреевна присела отдохнуть прямо на траве около большого тенистого дерева, она протянула руку к стволу и оперлась на него. Поза была интересная и необычная, и я заснял Ахматову.
На Соборной площади мы любовались древним собором, старинными церквами и зданиями ампирного стиля. Ахматова сказала, что это место напоминает ей Италию, город Пизу, и Сергей Васильевич с ней согласился. Им обоим довелось в молодости побывать в Италии.
Мы подошли к одной из башен Коломенского кремля, известной под названием "Маринкина башня", так как в ней, по преданию, сидела в заточении Марина Мнишек. Оба входа в башню были закрыты. Я оставил Сережу и Анну Андреевну и отправился искать сотрудников музея, чтобы получить разрешение на осмотр башни. Когда я вернулся и были принесены ключи кем–то из музейных работников, Ахматова и Шервинский сидели возле башни на бревнах.
Осматривали башню недолго. У Анны Андреевны при подъеме по узкой кирпичной лестнице оторвалась у туфли подошва, о чем она со смущением нам сообщила. Она спросила, нет ли у меня перочинного ножа, но Сергей Васильевич на том основании, что Ахматова надела в дорогу туфли его жены Елены Владимировны, смело оторвал отскочившую подошву.
В этот день Анна Андреевна заметно загорела. Я ее спросил, избегает ли она загара, и она ответила: "Нет, мне все равно, я сейчас совсем не слежу за своей внешностью".
17.VII.1936.
Утром, как всегда, я встал рано и уже в семь часов решил сфотографировать большим аппаратом (13Х18) старинную розовую церковь, построенную Баженовым для князей Черкасских, бывших владельцев этих мест. Около церкви стоит домик, в котором живет на даче семья поэта Александра Кочеткова45.
Валентина Ивановна прошла мимо меня на прогулку с собакой. К утреннему чаю все собрались на большой деревянной террасе. Василию Дмитриевичу, соблюдавшему диету, принесли его обычную жиденькую кашу из продельной крупы. При этом он сказал, обратившись к Анне Андреевне:
"Вот теперь у себя в Ленинграде Вы будете есть такую кашу и вспоминать меня". На что Ахматова с улыбкой ответила: "Я не только от каши буду Вас вспоминать". Когда старшую дочку Сережи Анюту послали посмотреть, который час, и она пришла и сказала, Анна Андреевна призналась, что до 14 лет не умела узнавать время.
Сегодня за чаем я уже не в первый раз напомнил Анне Андреевне, что она забыла принять свое лекарство. Она поблагодарила со словами, что ей придется взять меня с собой в Ленинград, так как она каждый раз забывает об этом лекарстве, а здешние врачи дают ей с собой наказ продолжать это лечение.
После чая Сергей Васильевич в этой же комнате сел за фисгармонию и, аккомпанируя себе, спел несколько старинных романсов. Когда же Сергей Васильевич спел романс Глинки "Я помню чудное мгновенье", Ахматова сказала, что не любит этого стихотворения, оно надуманное и неискреннее, как бы "альбомное". Сергей Васильевич согласился с ней. Понравилась Анне Андреевне одна неаполитанская песня, которую Сережа пел по–итальянски, и "Вечерняя серенада" Шуберта, которую Ахматова очень любит.
Разговор был на большой террасе, где за столом сидел один Василий Дмитриевич. Анна Андреевна стояла у деревянной колонны, прислонясь к .ней. На мою просьбу (сняться) она ответила с каким–то отчаяньем в голосе: "Я не могу больше сниматься, я слишком стара!"
Дело в том, что еще до моего приезда, в начале июля Ахматову фотографировал друг Сережи Шервинского философ и преподаватель логики Александр Сергеевич Ахманов, который жил на даче в соседнем селе Черкизово, недалеко от Шервинских. На снимках этого фотолюбителя Ахманова Анна Андреевна вышла плохо и старше своего возраста.
Я старался разубедить Анну Андреевну, хотя замечал, что и в общих группах она снималась не очень охотно, лишь бы нарушить компании.
Во время обеда Ахматова спросила, в каком платы хочу ее снять. И снова сказала: "Стоит ли сниматься!" Но меня поддержал Сережа и уговорил ее. Я сказал, что хотел бы снять ее во вчерашнем черном платье.
Она пошла в комнату переодеться, и, когда я вошел к ней с большим деревянным аппаратом, мне показалось, что она немножко рассержена нашей настойчивостью.
Она села на диван, покрытый полосатым тиком, и подобрала под себя ноги. Ей не хотелось, чтобы были видны ее старые туфли. Я сделал только один снимок на фоне светлой стены. Не удержавшись, спросил Анну Андреевну, сердится ли она на меня, и добавил, что мне давно хотелось сфотографировать ее отдельно, что она единственная и других таких нет. Она смущенно пробормотала: "Нет, нет, есть и лучше меня. Но я на вас не сержусь". Я поцеловал ей руку и ушел собираться к отъезду.
20.VII.1936.
Вчера в Москве весь день проявлял и печатал дачные снимки. Получилось хорошо, особенно я доволен последним снимком Анны Андреевны в ее комнате.
С вечерним поездом я отправился в Пески и когда, я перейдя реку, подходил к Старкам, то на террасе не бы никого. Только за домом на лугу меня первая замети Анна Андреевна, шедшая с Валентиной Ивановной, и со словами: "Кто приехал, кто приехал!" – пошла мне навстречу. Поздоровавшись со мной, дамы послали меня умываться после пыльной дороги, так как скоро предполагалось чтение "Фауста" Сергеем Шервинским.
На террасе после чтения VII—XI глав "Фауста", когда гости разошлись, уже за ужином при свете большой керосиновой лампы–"молнии" снова смотрели привезенные фото. Они имели шумный успех.
Анна Андреевна сказала, что она очень довольна большим фото в черном платье и хочет, не дожидаясь отъезда, послать эту фотографию в Ленинград Николаю Николаевичу Пунину, также обещала надписать такую фотокарточку мне и "нашим гостеприимным хозяевам". Мне Ахматова написала карандшом на обороте этого снимка: "Милому Льву Владимировичу Горнунгу от его модели".
Валентина Ивановна осталась недовольна собой на снимках и вырезала себя ножницами, несмотря на протест профессора.
Поздно вечером, когда я вошел в кабинет Сережи Шервинского, чтобы устроить себе постель на его диване, мы с ни долго говорили об Анне Ахматовой, обменивались впечатлениями и во многом сошлись в них. Он прочел мне свое стихотворение46, написанное здесь и посвященное Анне Ахматовой, и говорил, что ее фото вышли удачно. Особенно ему понравились снимки в Коломне: на скамейке и под деревом. Снимок в черном платье он называл "основным".
21.VII.1936.
Анна Андреевна предложила мне послушать чтение ее стихов.
Часть их она успела прочесть еще до чая и докончила читать остальные после чая, в общей сложности это было около 15 стихотворений. Вот перечень нескольких стихотворений и числа прочитанных мне Ахматовой, так как всего прочитанного ею мне запомнить не удалось, а записал я это через полчаса после ее чтения:
1. "Уводили тебя на рассвете"
2. "Не прислал ли лебедя за мною,
Или лодку, или черный плот?.."
3. "Если плещется лунная жуть,
Город весь в ядовитом растворе..."
4. "Сказка о черном кольце"
5. "Последний тост" (из цикла "Разрыв")
6. "Борис Пастернак"
7. "От другого хвала, что хула,
От тебя и хула – похвала" (Двустишие).
Это чтение снова было в парке на круглой скамейке вокруг лип, от которой начиналась большая аллея. И мы снова, разговаривая, ходили с Анной Андреевной по этой аллее, и опять рассказывала о себе, пока Валентина Ивановна не позвала ее купаться.
Когда совсем стемнело и повеяло прохладой, Анна Андреевна предложила мне пройтись по берегу реки. Я спросил Анну Андреевну, где находится собранный нами гумилевский материал. Она ответила, что передала его в очень надежные руки. (Позже я узнал, что это был Сергей Борисович Рудаков47, с которым Осип Эмильевич познакомился в Воронеже и очень доверял ему. Мандельштам познакомил с ним Анну Андреевну. Впоследствии я узнал, что Рудаков погиб на фронте и все материалы остались у его жены.)
22.VII.1936.
Из последней поездки в Москву я привез неизданные стихотворения Софии Парнок, которые я переписал для себя из тетради вскоре после ее кончины в августе 1933 года. Анна Ахматова была знакома с Софьей Яковлевной, но этих стихов знать не могла. Сегодня утром после чая я показал Анне Андреевне эти стихи, некоторые прочел ей вслух . Стихи произвели на нее большое впечатление, и она сказала: "Как мы богаты, если у нас есть еще такие стихи!" О последнем предсмертном стихотворении Парнок, написанном на даче в Каринском уже в предчувствии конца. Андреевна сказала: "Как это страшно, совсем как у Есенина". Вот это стихотворение:
Будем счастливы во что бы то ни стало...
Да, мой друг, мне счастье стало в жизнь!
Вот уже смертельная усталость
И глаза и душу мне смежит.
Вот уж не бунтуя, не противясь,
Слышу я, как сердце бьет отбой.
Я слабею, и слабеет привязь,
Крепко нас вязавшая с тобой.
Вот уж ветер вольно веет выше, выше,
Все в цвету, и тихо все вокруг.
До свиданья, друг мой! Ты не слышишь?
Я с тобой прощаюсь, дальний друг.
София Парнок
31.VIII.1933
Каринское
23.VII.1936.
Анна Андреевна за чаем вспомнила вчерашний ужин и гаданье, которое было после него. Ей нагадали в конце жизни большой удар и сумасшествие. Она призналась, что, когда ей было 12 лет, ей кто–то предсказал, что она умрет в тюрьме.
Из привезенных мною ее фотографий она выбрала вчера большое фото в черном платье, надписала снимок для Меркурьевой48 – "Доброй, мудрой Вере Меркурьевой от Анны Ахматовой" – и сама отнесла ей на дачу Кочеткова. Вера Александровна была на седьмом небе от радости.
27.VI.1940.
Сегодня, в страстную субботу, привез к Шервинским фото для Анны Андреевны. Она была как–то особенно мила и разговорчива. Показывая Шервинскому фотографию в черном платье, она сказала ему: "Правда, я здесь душка!" Ахматова предполагает одну такую фотографию дать в издательство для будущей книги. Такую же фотографию я попросил Ахматову подписать для Бориса Пастернака, что она и сделала.
28.IV.1940.
Первый день Пасхи. Ахматова уезжает сегодня в Ленинград. Приехав на вокзал, чтобы проститься с ней, я застал ее уже в вагоне поезда. Около вагона стояло несколько человек провожающих и среди них знакомый мне художник А.А.Осмеркин49, написавший хороший портрет Анны Ахматовой.
Помимо очень многих фотографий Анны Ахматовой, снятых в разные годы, я видел некоторые из ее художественных портретов. Мне нравились и очень реалистический портрет О.Л.Кардовской, и немного "левый" портрет работы Натана Альтмана в сине–желтых тонах. Портрет, написанный Петровым–Водкиным, мне всегда казался очень опрощенным, плохо передававшим утонченную и необычную наружность Анны Андреевны. Очень хорош акварельный профильный портрет работы художника Тырсы; написанный свежо, он прекрасно передает молодую Анну Ахматову, и я всегда им любовался. Этот портрет она поместила в сборнике "Из шести книг".
Ранее всех перечисленных я увидел портрет, написанный в "левой" манере художником Юрием Анненковым; он был в самом начале 20–х годов напечатан в журнале "Современное обозрение" (№ 2, ноябрь 1922 г., Петроград–Москва). Позже он был помещен в большом сборнике "Портреты Ю.Анненкова" издательства "Петрополис". Тогда я еще не видел Ахматову в жизни, и, хотя я в те годы увлекался манерой и мастерством Анненкова и немного подражал ему в своих рисунках, этот портрет мне показался очень сухим в сравнении с другими портретами его работы.
Я в этом убедился, когда увидел живую Ахматову. Портрет Анненкова производил странное впечатление: голова ее казалась неестественно маленькой и ее нельзя было представить в натуральную величину. Кроме того, еще молодую тогда Ахматову на этом рисунке Анненков очень состарил. Зато как хорош у него молодой Борис Пастернак и как много сходства в других портретах, написанных Юрием Анненковым.
26.IV.1941.
Вечером был на Большой Ордынке у Ардовых50. Анна Андреевна читала мне свои новые стихи и начальные главы "Поэмы без героя".
В главе, где она пишет о петербургском маскараде, описание его было так завуалировано, что мне было трудно понять и разобраться, кто там был из участников. Я набрался смелости и, может быть, даже нахальства и попросил Анну Андреевну расшифровать мне эти маскарадные маски. Она не обиделась, но сказала: "Не может быть, чтобы Вы не разобрались, о ком здесь я пишу".
Анна Андреевна часто упоминала Эрмитаж и подчеркивала, что знает его от начала и до конца как свои пять пальцев. Недаром она и в поэме написала о себе: "Звук шагов в Эрмитажных залах". Вероятно, так сроднило ее с этим музеем и то, что Н. Н.Пунин был одним из основных сотрудников этого великолепного музейного собрания в нашей стране.
Не так давно я отнес для Ахматовой тетрадь Стазиных51 стихотворений. Сегодня Анна Андреевна сказала, что она еще читает их.
30.IX.1941.
Сегодня из блокадного Ленинграда в числе других была привезена в Москву Анна Ахматова. Самолет летел ночью, очень высоко над немецкими позициями.
Узнал о гибели Марины Цветаевой в Елабуге.
14.Х.1941.
Анна Ахматова выехала из Казани в Ташкент с эшелоном Союза советских писателей.
6.IV.1946.
3 и 4 апреля в Колонном зале Дома союзов были назначены два поэтических вечера Ахматовой.
Увидев афиши, я бросился в кассы, но, как оказалось, билеты на оба вечера были распроданы. Вечером после первого выступления Ахматовой мне рассказали, что, когда она вышла на эстраду, публика, поднявшись со своих мест, встретила ее громом аплодисментов и в течение 15 минут не давала ей начать свое выступление. Концерт прошел с исключительным успехом.
Второй концерт был отменен, и кассы Дома союзов возвращали деньги.
13.IV.1946.
Сейчас Анна Андреевна еще в Москве. Неожиданно, без предупреждения, может быть, находилась поблизости, она пришла к нам в гости. Анна Андреевна немного рассказала о себе, о Ташкенте. Увидев на столе свой сборник "Из шести книг", она предложила моей жене надписать его, чем очень нас обрадовала. Я прочел на книге: "Милой Анастасии Васильевне Горнунг в знак уважения, с приветом от А.Ахматовой. 13 апреля 1946, Москва".
14.VI.1946.
В этот день Анна Андреевна мне рассказала, что после возвращения из Ташкента готовился новый сборник ее стихотворений52. Она уже получила на руки сигнальный экземпляр и, рассчитывая получить авторские, с легкостью отдала эту первую книгу библиографу и владельцу замечательной по полноте коллекции поэтических сборников Тарасенкову53 по его просьбе. Но выход издания не состоялся, и она не получила авторских экземпляров этой книги.
17–19.VIII.1946.
В начале августа 1946 года, в связи с разрушением во время войны древних архитектурных памятников в Новгороде, Всесоюзная академия архитектуры организовала экспедицию во главе с профессором Н.И.Бруновым для обследования состояния этих памятников. Я в то время был сотрудником Академии, и меня включили в состав экспедиции для фотографирования разрушенных новгородских храмов. Главным объектом изучения на этот раз был Новгородский Софийский собор.
Вся наша экспедиция на время работы помещалась в одной из новгородских не очень древних церквей. Мужчины были в одном конце, а женщины, главным образом студентки Московского архитектурного института, жили за перегородкой в дальнем конце церкви. Дело в том, что до войны на Софийской стороне кроме каменных церквей были только деревянные постройки, в которых жили новгородцы. Немцы, отступая, сожгли все деревянные дома.
Моя фотолаборатория была устроена в другом храме. Там же в одном из приделов жили две старушки—сотрудницы новгородского музея, сестры Гиппиус54 – художница Татьяна Николаевна и скульптор Наталия Николаевна. В свое время они обе окончили в Петербурге Академию художеств и продолжали жить в Ленинграде, но после событий 1 декабря 1934 года были высланы и оказались в Новгороде.
Во время моего пребывания в Новгороде Татьяна Николаевна писала для музея с цветной открытки копию картины Виктора Васнецова "Три богатыря", а Наталия Николаевна резала из дерева голову князя Владимира Ярославича – основателя Новгорода.
Наша экспедиция окончила свою работу и возвращалась в Москву. У меня было несколько свободных дней, и я приехал из Новгорода в Ленинград 17 августа. Я знал, что туда вернулась Анна Ахматова, и хотел повидать ее.
Уезжая, я еще не знал, где смогу остановиться в Ленинграде, и сестры Гиппиус дали мне рекомендацию к бывшему лакею Мережковского, который пережил блокаду и занимал 2 комнаты в огромной квартире Мережковского близ Таврического сада.
Проезжая по Ленинграду, я видел еще не убранные следы обстрела города, в разных местах попадались разрушенные дома. Я явился 18 августа к Анне Андреевне на набережную Фонтанки, загорелый после жаркого августа в Новгороде. Она очень радушно встретила меня и расспрашивала, откуда я появился.
В квартире в это время не было никого, семья Пунина была на даче. Анна Андреевна сказала, что будем пить чай, и добавила: "Вы не знаете, чем я Вас сейчас угощу! Сегодня мне подарили банку корюшки в масле, теперь это необыкновенная редкость".
После чаю Ахматова предложила мне пройти по Ленинграду, и мы пошли в Летний сад. Как оказалось, это была главная цель ее прогулки. Побродив по дорожкам, Анна Андреевна привела меня к скамейке, где невдалеке стояла статуя "Ночь". Анна Андреевна рассказала мне, что в первые дни блокады главные памятники города были закрыты мешками с землей для защиты от бомбежек, а в Летнем саду было решено возле всех статуй вырыть ямы. Туда были положены мраморные статуи и засыпаны землей. Так вот, в укрытии статуи "Ночь" участвовала и Анна Ахматова, и об этом ей хотелось мне рассказать. Теперь статуя была уже поставлена на свой пьедестал, и Анна Андреевна показала ее с нашего места на скамейке. Об этой статуе она написала стихи, называя ее "Ноченькой".
На другой день, 19 августа, я еще раз зашел к Анне Ахматовой и пробыл у нее недолго. Анна Андреевна сказа что за время ее пребывания в Ташкенте ее ленинградским друзьям, даже в условиях блокады, удалось сохранить один из рисунков Модильяни – карандашный ее портрет. Она показала мне его. Раньше, в двадцатых годах, я этого рисунка не видел.
Вспоминая о Ташкенте, Анна Андреевна сказала: "Я одно время была так тяжело больна, что ночью, лежа в одиночестве, уже читала над собой "Отходную", но все же выздоровела".
У меня не хватало на билет до Москвы, и Анна Андреев дала мне денег. Рюкзак с вещами был при мне, и прямо от нее я поехал на вокзал.
Я увозил с собой новые впечатления от Ленинграда и встречи с Ахматовой.
Вернувшись в Москву 20 августа, 21–го я узнал о Постановлении ЦК от 14 августа о ленинградских журналах "Звезда" и "Ленинград".
Писательская братия быстро отреагировала на это постановление и исключила Ахматову и Зощенко из Союза писателей. Писатели даже перестарались и лишили ее рабочей продовольственной карточки. Но это вызвало недовольство в верхах, и карточку Ахматовой возвратили.
По этому поводу в Москве многие вспоминали пророческую басню Крылова "Ослы на Парнасе".
17.VI. 1948.
Сегодня Борис Пастернак сказал мне, что ему удалось выхлопотать в Литфонде пособие в три тысячи рублей для Анны Ахматовой, но для этого необходимо ее заявление в Литфонд, она же не хочет писать такое заявление.
23.VI. 1948.
Пастернак сообщил мне, что по поводу трудного матерного положения Ахматовой он звонил в ЦК партии и в Союз советских писателей.
В результате переговоров было решено выдать ей денежное пособие из Литфонда без ее заявления и рекомендовать московским издательствам предложить ей работу по стихотворным переводам.
Осень 1948.
Среди фотографий Пастернака, снятых а июне, была одна, где он стоит перед зеркальным шкафом. Я снял его со спины, а в зеркале было видно полное его отражение. Я отпечатал и увеличил с негатива только это отражение. Когда я показал Ахматовой это фото и сказал ей, что это не Пастернак, а только его отражение, она воскликнула: "Какой ужас!"
VIII.1951.
Я отправился к Ардовым, чтобы повидать Анну Андреевну. Кроме нее дома была жена Ардова – Нина Антоновна Ольшевская, которая только что вернулась с Украины, где проходили гастроли Театра Советской Армии.
Анна Ахматова 27 июля выписалась из 5–й Советской больницы и на днях за счет Литфонда поедет на месяц в санаторий "Удельное" по Казанской железной дороге.
В последнее время она заметно пополнела, и волосы ее сильно поседели. После войны и Ташкента она уже отказалась от своей традиционной челки и теперь зачесывает волосы назад в пучок.
18.V.1956.
16 мая скончалась после долгой и тяжелой болезни моя жена Стазя. Сегодня я зашел к Ардовым, чтобы сообщить об этом Анне Андреевне. Отпевание Стази назначено на 19 мая церкви, что напротив дома Ардовых, на другой стороне Большой Ордынки. Анна Андреевна обещала прийти. Тут же сообщила мне, что ее сын Лева освобожден и прислал телеграмму из Ленинграда.
19.V.1956.
В церкви первое время Ахматова стояла, но не долго, а после ей подали стул, и она не ушла до конца церковной службы.
В церкви было много близких, родных и знакомых, и очень много цветов. Потом, когда мы уехали на Ваганьковское кладбище, Анна Андреевна пошла к себе домой.
17.Х.1957.
Я принес Анне Андреевне тетрадь моих стихов, написанных после кончины моей жены. Это был "Пепел сердца" – большой цикл, посвященный ее памяти и написанный одним порывом под впечатлением такой большой для меня утраты. Эти стихи, как видно, произвели на Анну Андреевну сильное впечатление. Она многим общим знакомым, и особенно в семье у Шервинских, говорила, что это лучшее, что я написал за всю мою жизнь. Лично мне она почему–то ничего не сказала, вероятно боясь коснуться моей душевной раны, не зажившей и до сих пор.
Июнь 1959 года.
Не помню, в какой день я зашел к Ардовым, чтобы повидать Анну Андреевну. Она была не в своей комнате, а в большой столовой и там же приняла меня. Она стала рассказывать, что ее посетил какой–то корреспондент и просил разрешения узнать некоторые подробности о ее жизни. Тут, смеясь, Анна Андреевна сказала мне, что когда корреспондент спросил о ее возрасте, то в этот момент Виктор Ефимович Ардов, сидевший в дальней комнате, закричал: "Анна Андреевна! Не скрывайте своего возраста, иначе все будут думать, что Вам уже сто лет!"
Дело в том, что Ахматова всю жизнь скрывала свой возраст. Мне приходилось не раз об этом слышать, и я должен признаться, что сам долго не знал, сколько ей лет.
Мы перешли в маленькую комнату, я спрашивал Анну Андреевну, где она бывает и кого видит. Она сказала: "На днях я была в одном доме, у знакомых. В этой семье маленькая девочка ни за что не соглашалась выйти ко мне поздороваться. Оказалось, что на девочке было грязное платье и она стеснялась меня. Это меня–то, которая всю жизнь ходила в грязных платьях!"
1961.
Вышла книга55 Ахматовой, которую, как она сообщила мне, предложил ей составить по своему выбору поэт Алексей Сурков, Она согласилась, предоставив в его распоряжение стихи последнего времени.
Вскоре после этого, разговаривая с ней по телефону, я спросил, не готовит ли Анна Андреевна к печати новый сборник стихов. "Так я же недавно выпустила свою книгу!" – воскликнула Ахматова. Я сказал, что это небольшая книга, на что Анна Андреевна ответила: "Я всю жизнь выпускала только маленькие книги стихов".
5.III.1966.
Сегодня в полдень мне позвонил Арсений Тарковский и сообщил, что в 11 часов утра в санатории "Домодедово" от паралича сердца скоропостижно скончалась Анна Ахматова.
Известие о смерти Ахматовой быстро распространилось по Москве. Скульптор Зоя Масленникова56 позвонила Ардову, сказала, что хочет снять маску с лица Ахматовой, пока еще не поздно, и просила у Ардова содействия. Вечером Виктор Ардов сообщил Зое Масленниковой, что разрешение получено. Масленникова пригласила форматора, и в полночь они были в морге. Форматор приступил к работе, и маска была снята. Зоя Афанасьевна хотела еще сделать слепок руки, но рука показалась ей немного распухшей, и она не решилась.
В тот же день в 22 часа было передано по радио сообщение о кончине Анны Ахматовой, на другой день это сообщение было напечатано в "Правде".
1969.
В конце 60–х годов фирма "Мелодия" выпустила долгоиграющую пластинку с голосом Ахматовой, читающей свои стихи. Запись ее голоса была сделана, к сожалению, очень поздно, примерно за три года до ее кончины – в 1963 году. Мне, которому приходилось много раз слышать голос Ахматовой – приятный, грудной (а я в первый раз его услышал, когда ей было только 37 лет), очень тяжело слушать эту пластинку с таким уже старческим, сухим, не ахматовским голосом.
6.V.1978.
Сегодня мне принесли фотографию Анны Андреевны Ахматовой, на которой она поставила дату "1924" и на обороте сделала надпись: "Льву Горнунгу на память от А. Ахматовой. 15.VI.1963 г. Москва",
Пятнадцать лет тому назад, и за три года до своей кончины, Анна Андреевна решила сделать мне этот подарок и, вероятно, была удивлена, что я никак не реагировал и не поблагодарил ее. А я ничего и не знал в течение такого большого срока. Поручая передать это фото своей близкой приятельнице, поэту и переводчице57, Ахматова, вероятно, рассчитывала на более быструю доставку.
Первое чувство, охватившее меня при получении фото, была, конечно, радость, которая позже сменилась горечью, так как я поневоле оказался неблагодарным и за добрую память обо мне после наших долгих дружеских отношений, и за самый подарок.
Позже я написал эти 8 строк как обращение к Анне Ахматовой.
АННЕ АХМАТОВОЙ
В ответ на ее фото с надписью, полученное мною через 15 лет.
Через пятнадцать лет Ваш дар
Я получил совсем случайно,
Все было так необычайно,
Спасибо Вам за добрый дар.
Ответ Вы ждали от меня,
А Ваш уход мне стал бы светел,
Но я не знал и не ответил,
Не осуждайте Там меня.
На этом кончается моя связь, литературная и дружеская, с Анной Ахматовой.
10 июня 1981 г.
Примечания
1. Книга стихов Н. С. Гумилева "Колчан" издавалась дважды: в 1916 г. в петербургском издательстве "Гиперборей" и в 1923 г. в берлинском издательстве "Петрополис".
2. Павел Николаевич Лукницкий (1900–1973) – поэт, литературовед. В 1924 году, будучи студентом Ленинградского университета, начал сбор материалов по биографии и творчеству Н. С. Гумилева, собрал богатейший архив.
3. Александр Ильич Ромм (1898–1943) – поэт, литературовед, брат режиссера М.И.Ромма.
4. Софья Яковлевна Парнок (1885–1933) – поэтесса. Познакомилась с Ахматовой в 1922 году.
5. Надежда Александровна Павлович (1895–1980) – писательница.
6. Книга "Французские народные песни" в переводе и с предисловием Н.Гумилева была опубликована в 1923 году в издательстве "Петрополис" (Петербург – Берлин].
7. Очевидно, Б.Эйхенбаум подарил Ахматовой какое–то количество типографских оттисков фотографии работы М.С.Наппельбаума, помещенной в его книге "Анна Ахматова. Опыт анализа" (Пб., 1923). Эти оттиски с дарственными надписями, подаренные в 1923 г. В.Шишкову и П.Е.Щеголеву, сохранились в замечательном собрании А.Луценко (Ленинград), такой же оттиск в 1932 году был подарен В.Ф.Румянцевой (хранится в ОР ГБЛ), в 1933 году – Б.Л.Пастернаку (воспроизведен в книге "Из истории советской литературы 1920–1930–х годов. Литературное наследство, т. 93". М.. 1983, с. 663).
8. Эрих Федорович Голлербах (1895–1942) – критик, поэт, искусствовед, составитель поэтической антологии "Образ Ахматовой" (Л.. 1915).
9. История этой рецензии описывается самим Голлербахом (Из воспоминания о Н. Гумилеве, – Новая русская книга, 1922, № 7, с. 40–41|: "...Я напечатал рецензию о сборнике "Дракон", в которой не очень почтительно обошелся с произведениями Гумилева. Иронический тон рецензии подействовал на Николая Степановича как личное оскорбление. Он высказал мне свое неудовольствие в довольно резких выражениях. Так как разговор наш произошел при свидетелях (в столовой дома литераторов) и вскоре по Петербургу начали циркулировать "свободные композиции" на тему этого разговора, то я, по совету некоторых литературных друзей, обратился к суду чести при Петербургском отделении Всероссийского союза писателей с просьбой рассмотреть происшедшее столкновение, которое представляло не только личный, но и принципиально этический интерес. Помню, что Н.С. заявил мне, что рецензия "гнусная", что я задел в ней г–жу Ирину Одоевцеву (по совести, рецензия была написана без всякой задней мысли), что я "не джентльмен". "Уверяю вас, – сказал Н.С. – что отныне ваша литературная карьера окончена, потому что я буду вам всюду вредить и во всех изданиях, где вы работаете, буду настаивать на том, чтобы вас не печатали, – во всяком случае, вместе со мной..." Суд чести под председательством А.Ф.Кони с участием В.П.Миролюбова, А.М.Ремизова, Вл.Каренина (Комарова) состоялся "...и вынес резолюцию двойственную и потому безобидную Кажется, Н.С. остался очень доволен приговором: при встрече со мной (мы после этого события "раззнакомились") он улыбался победоносно и насмешливо.
Летом 1921 года я потерял Гумилева из виду, а в августе на похоронах Блока узнал, что он арестован. Приблизительно в это же время я написал для "Жизни искусства" рецензию о новой книжке стихов Гумилева "Шатер", и опять ироническую ("Путеводитель по Африке"). На этот раз было не до шуток. Я справился в редцакции об этой рецензии и, узнав, что она, по–видимому, пойти не может я успокоился. В конце августа, к великой досаде моей, рецензия о "Шатре" откуда–то выплыла и появилась в "Жизни искусства (30 августа, № 806, подпись "Ego". – К. П.). В тот же самый год, когда она была напечатана, я обратил внимание на необычно большие скопления людей перед расклеенными на улице газетами. Пошел, взглянул в "Правду" и весь похолодел: "Н.С. расстрелян…" В этих же воспоминаниях Голлербах привел выдержку из письма Ахматовой к С.В.Штейну от 13 марта 1907 г., что привело Ахматову в негодование. Письма Ахматовой к Штейну попали к Голлербаху, женившемуся на бывшей жене Штейна. Полностью опубликованы Э.Г.Герштейн в 1986 г. в "Новом мире" (№ 9).
10. Ахматова категорически воспротивилась проведению такого вечера, и он не состоялся (см. "Из истории советской литературы 1920–1930–х годов. Литературное наследство. Т. 93", 1983, с. 652).
11. Записанные Л. В. Горнунгом воспоминания критика, прозаика Сергея Абрамовича Ауслендера (1886–19431) опубликованы в книге "Панорама искусств. 11". М., 1988.
12. Владимир Казимирович Шилейко (1891–1930) – востоковед, поэт, переводчик, в 1918–1921 гг. муж Ахматовой.
13. Государственный музей нового западного искусства, составленный из коллекций И.Морозова и С.Щукина, помещался в здании бывшего особняка Морозова (Кропоткинская, 31), ныне здание Академии художеств.
14. Юрий Анненков (1889–1974) – художник, создатель о графических портретов современных ему писателей, художников и артистов, изданных в книге "Портреты" (1922), в том числе известного портрета Ахматовой. Его воспоминания об Ахматовой вошли в книгу "Дневник моих встреч", Париж, 1966.
15. Художники Дмитрий Николаевич Кардовский (1866–1943) и его жена Ольга Людвиговна Делла–Вос–Кардовская (1877–1952) автор портретов Ахматовой и Гумилева. Их воспоминания, записанные Горнунгом, опубликованы в книге "Панорама искусств. 11". М., 1988.
16. "Скрипка Страдивариуса" была опубликована в 1909 году в журнале московских символистов "Весы" (№ 7).
17. Густав Густавович Шпет (1879–1937) – русский философ в 1923–1929 гг. был вице–президентом Государственной академии художественных наук (ГАХН), где Л.В.Горнунг работал в 1925–1930 гг. секретарем секции пространственных искусств и в фотокабинете. В 1900–х гг. Шпет был связан с редакцией журнала "Весы", где публиковал рецензии и заметки.
18. Сергей Александрович Поляков (1874–1943) – владелец издательства "Скорпион" и издатель журнала "Весы".
19. Поэма Гумилева "Два сна" (1918) не сохранилась в полном виде, наиболее завершенный текст хранится в ОР ГБЛ.
20. Писательница Софья Захаровна Федорченко (1888–1959).
21. Николай Николаевич Лунин (1888–1953) – искусствовед, третий муж Ахматовой.
22. Стихотворение Н.С.Гумилева "Мне на ваших картинах ярких...", подписанное Ахматовой, было дважды опубликовано как стихотворение самой Ахматовой: "Панорама искусств. 11" 1984, с. 331 и "Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник. 1986". Л., 1987, с. 126.
23. Портрет в настоящее время хранится в Государственной Третьяковской галерее, репродукция помещена в книге "Панорама искусств. 11". М., 1988, с. 187.
24. Поэт Василий Алексеевич Комаровский (1881–19114) адресат стихотворения Ахматовой "Ответ" ("Какие странные слова...") 1914 года.
25. Вторая книга стихов Н. Гумилева "Романтические цветы". (Париж, 1908).
26. На конной статуе Александра III, ныне находящейся во внутреннем дворе Русского музея в Ленинграде, было прикреплено четверостишие Д. Бедного:
Мой сын и мой отец при жизни казнены,
А я пожал удел посмертного бесславья,
Стою здесь пугалом чугунным для страны,
Навеки сбросившей ярмо самодержавья.
27. Издание не состоялось.
28. "Труды и дни" – название составлявшейся П.Лукницким хроники жизни и творчества Гумилева.
29. "Отравленная туника", написанная в 1918 г., была впервые опубликована в СССР в 1986 г. в журнале "Театр" (№ 9).
30. Двоюродные сестры Н. С. Гумилева Мария (ум. 1912), Ольга (ум. 1986) Кузьмины–Караваевы.
31. Изданная в 1926 г. вторая книга стихов К.Вагинова (1899–1934) вышла без названия.
32. Юрий Никандрович Верховский (1878–1956) – поэт–символист.
33. Мстислав Александрович Цявловский (1886–1947) – известный пушкинист.
34. Татьяна Григорьевна Цявловская (1897–1978) – пушкинист.
35. Георгий Иванович Чулков (1879–1919) – писатель, литературовед, знакомый Ахматовой с 1911 года, неоднократно писавший о ее поэзии в 1910–х гг. (см.: Тименчик Р.Д., Лавров А.В., Материалы А.А.Ахматовой в Рукописном отделе Пушкинского Дома. – В книге "Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома за 1974 год". Л., 1976, с. 67—69).
36. Новиков Иван Алексеевич (1877–1959) – прозаик, драматург, поэт. В 1922–1921 гг.– председатель Всероссийского Союза Писателей, член Государственной академии художественных наук (ГАХН). Занимался также пушкинистикой. вверх
37. "Сказке о золотом петушке" посвящена первая работа Ахматовой по пушкинистике "Последняя сказка Пушкина", впервые опубликованная в журнале "Звезда" (1933, № 1), затем неоднократно перерабатывавшаяся Ахматовой (в настоящее время публикуется с учетом позднейшей правки, подготовленная Э.Г.Герштейн).
38. Поэт Андрей Владимирович Звенигородский (1878–1961).
39. Стихотворение датировано "Май–июль 1932".
40. Стихотворение написано в августе 1921 года.
41. Семья поэта Сергея Васильевича Шервинского; Ахматова несколько раз останавливалась в их доме в Померанцевом переулке в Москве.
42. Василий Дмитриевич Шервинский (1850–1941) – известный Московский врач.
43. Мандельштам в это время находился в ссылке в Воронеже.
44. В альманахе "Северное утро" .(Пб., 1922) были напечатаны повесть Пильняка "Колымен–град" и стихотворение Ахматовой "Что ты бродишь, неприкаянный...".
45. Александр Сергеевич Кочетков (1900–1956) – поэт.
46. Стихотворение С.В.Шервинского "Анне Ахматовой" опубликовано в его книге "От знакомства к родству...". Ереван, 1986, с. 164. Там же опубликованы воспоминания Шервинского об Ахматовой.
47. Рукописи были отданы воронежскому знакомому Мандельштамов Сергею Борисовичу Рудакову, ссыльному ленинградскому филологу, в 1936 году возвратившемуся в Ленинград. Рудакову отдала также немалую часть архива Мандельштама Н.Я.Мандельштам. В 1943 году Рудаков погиб на фронте, а его вдова распродала хранившиеся у них архивы (подробно об этом: Герштейн Э.Г. Мандельштам в Воронеже. (По письмам С.Б.Рудакова). – "Подъем". – 1988, № 6–10).
48. Вера Александровна Меркурьева (1876–1942) – поэтесса. Ее фотография с дарственной надписью: "Чудесной и мудрой Вере Александровне Меркурьевой в знак благодарности Ахматова 23 июля 1936 "Старки" – хранится в ЦГАЛИ.
49. Художник Александр Александрович Осмеркин (1892–1963) – автор портрета Ахматовой 1939 г.
50. Квартира на Большой Ордынке (д. 17, кв. 13) ближайшей подруги Ахматовой актрисы Нины Антоновны Ольшевской и ее мужа Виктора Ефимовича Ардова до последних дней жизни Ахматовой была ее наиболее частым пристанищем в Москве.
51. Жена Л.В.Горнунга – Анастасия Васильевна Горнунг (1897–1956).
52. Речь идет о книге Ахматовой "Избранные стихи". М., "Правда" (Библиотека "Огонек", № 23), 1946, 48 стр., 100 000 экз. 60 коп., тираж которой, как и второй книги "Стихотворения", выпущенной в 1946 году Гослитиздатом, был уничтожен.
53. Анатолий Кузьмич Тарасенков (1909–1956) – советский критик, коллекционировал книги русских поэтов XX века. Его коллекция в настоящее время находится в Музее книги Государственой библиотеки им. В.И.Ленина в Москве (две книги Ахматовой из его коллекции до 1988 года находились в спецхране).
54. Скульптор Наталия Николаевна (1880–1963) и художница Татьяна Николаевна (1877–1957) Гиппиус – сестры Зинаиды Гиппиус. Высланы из Ленинграда после убийства С.М.Кирова.
55. В книге Ахматовой "Стихотворения", вышедшей в 1961 году, помещена фотография работы Л.В.Горнунга, снятая в 1936 г. в Старках.
56. Зоя Афанасьевна Масленникова в своих воспоминаниях "Портрет Анны Ахматовой" ("Панорама искусств". 9. М., 1986) пишет, что с просьбой снять посмертную маску к ней обратился сам Ардов.
57. Мария Сергеевна Петровых (1908–1979).
Вступительная статья и примечания
К.М.Поливанова
|